|
Н.С. Широкова ОГЛАВЛЕНИЕ Введение Как известно, на европейских территориях, граничивших с греко-римским миром, жили многочисленные племена, которых обитатели античного юга имели привычку называть варварами. Это были скифы на востоке, иберы и лигуры на западе, фракийцы, иллирийцы, германцы и кельты в центре. Из всех этих народов на античный мир наибольшее впечатление произвели кельты. Греки и римляне тоже считали их варварами, но варварами высшего порядка. И для такой оговорки у них были очень веские основания. В период второго железного века (начиная приблизительно с 475 г. до н. э.) кельты захватили в Европе обширные территории: Галлию и Богемию, Англию и Ирландию, Северную Италию и Средний Дунай. С 390 по 207 г. до н. э. почти каждый год кельты совершали походы (набеги) в южные страны Европы, наводя ужас на обитателей античного юга грабежами, неустрашимостью и презрением к смерти. Разграбив Грецию, пройдя через Фракию, кельты переправились в Малую Азию, где основали быстро эллинизировавшееся Галатское царство. Некоторые отряды кельтов достигали Дакии, Силезии, Украины. На протяжении второй половины I тыс. до н. э. кельты представляли один из самых важных военных факторов древней Европы. Естественно, что кельтами заинтересовались античные авторы, находя их в некоторых отношениях удивительным, загадочным народом. Загадочным было уже само имя кельтов. Греческие писатели обычно называли их keltoi. Это обозначение впервые появляется у Геродота (Hist., II, 33, IV, 49) и используется всеми греческими авторами вплоть до III в. до н. э. как единственное наименование кельтов. Цезарь (B. G., I, 1) и Павсаний (Paus., X, 21, 5) говорят, что так называли себя сами кельты. В начале III в. до н. э. Иероним Кардийский, рассказывая о набегах кельтов в Македонию и в Грецию и об их утверждении в Малой Азии, в первый раз назвал их Galata. Галатами названы кельты также в эпитафии на могиле молодого афинянина Кидия, погибшего в борьбе с галатами у Дельф в 279 г. до н. э. (Paus., X, 21, 5). Когда появились два слова для обозначения кельтов, некоторые греческие авторы стали делать попытки распределить их между различными группами кельтов, часто противореча друг другу. Так, Диодор Сицилийский (Diod., V, 32, 1; 25, 4) называл кельтов keltoi, а племена, жившие за Рейном, Galata. Дион Кассий, наоборот, помещал кельтов на правом берегу Рейна, а галатов - на левом. Римляне континентальных кельтов единообразно обозначали словом Galli, шла ли речь о кельтах Центральной Европы, Фракии или Малой Азии. Один из лучших знатоков кельтского прошлого, современный исследователь А. Юбер считал, что keltoi, Galatai и Galli могут быть тремя формами одного и того же имени, услышанного, как он писал, в различное время, в различной среде, различными ушами и переписанного людьми, которые не имели одинаковых орфографических навыков. (Hubert H. Les Celtes et l’expansion celtique jusqu’a l’epoque de la Tene. Paris, 1950. P. 28). Гортанный звук перешел в глухой на западе Средиземноморья и, может быть, под влиянием тартесситов, которые были предшественниками греков в обследовании кельтских стран, в звонкий в Греции. Кельты Британских островов, которые, по мнению древних авторов, были очень похожи на галлов и языком, и религиозными обрядами, и своей отвагой в бою (Тac., Agric, II) и находились в тесных отношениях с племенами Армориканского полуострова (Cаеs. B. G., III; IV, 21), никогда не назывались keltoi или Galli. Античные писатели называли их британцами, бритами, используя различные формы этого названия: brettanoi, Brittani, Brittones. (Dottin G. Manuel pour servir a l’etude de l’Antiquite Celtique. Paris, 1906. P. 16). Шотландских кельтов называли, по крайней мере со времени экспедиции Агриколы (Тac., Agric., 10; 25-27), Caledonii или Caledones. У Аммиана Марцеллина (Amm. Marc., XX, 1) появляются наименования Picti и Scotti для обозначения двух британских племен. Т. Пауэлл отметил, что слова кельт и кельтский вошли в обиход применительно к древнему населению Британских островов с середины XVIII в. в результате развития романтизма (Powell T. G. The Celts. London, 1958. P. 18.). Своеобразными были отношения кельтов с античным миром и с остальной частью древней Европы. Кельты не только воевали с античными странами. Одновременно они осуществляли с ними и мирные контакты, которые устанавливались, налаживались и развивались еще в доримский период. Это были главным образом торговые связи, в результате которых кельтам стали известны образцы различных отраслей греко-италийского ремесла, произведения искусства стран античного юга, а иногда и более отдаленных восточных регионов, быт и обычаи этих стран, одним словом, разнообразные аспекты античной средиземноморской культуры. Будучи чрезвычайно восприимчивы к иностранным влияниям, кельты творчески перерабатывали их и насыщали новыми, прогрессивными элементами первобытную цивилизацию, развивавшуюся на европейских территориях к северу от Альп. Исследователи кельтской истории отмечают, что кельты сыграли весьма важную роль в деле завершения процесса развития европейской культуры и сближения ее с южной античной средой. А. Юбер, размышляя о роли, сыгранной кельтами в древней истории, пришел к выводу, что это была не политическая роль, так как их политические образования были несовершенны. Кельты же выступали как цивилизаторы. Сначала в качестве посредников они принесли в Центральную Европу греческую цивилизацию. Затем, когда кельты впитали римскую культуру, случилась одна удивительная вещь: чрезвычайно быстро развились и широко распространились по всей галлии римские школы, ставшие преемницами кельтских школ, которые во времена независимости возглавляли кельтские жрецы-друиды. Таким образом, Галлия получила собственную классическую культуру из рук галльских учителей, обученных друидами, и, более того, некоторые из этих учителей были способны вести преподавание в самом Риме. Естественно, что они могли лучше, чем это сделали бы иностранцы, интерпретировать для галлов средиземноморскую цивилизацию (науку, искусство, философию и духовную культуру). Юбер сравнивает роль кельтов, сыгранную ими в античной Европе, с ролью ирландских монахов, которые в средние века вернули Европу к развитию письменности, к греческой и латинской философии. Он называет кельтов факелоносцами древнего мира (torch-bearers in the ancient world) (Hubert H. The Pise of the Celts. New York, 1988. P. 15.). Естественно, что кельты распространили в Европе и свою собственную, созданную ими замечательную цивилизацию (Кельтскую цивилизацию соотносят с двумя археологическими культурами, представляющими европейский железный век: с гальштатской культурой (датируется временем с VIII до V в. до н. э.), названной по могильнику, обнаруженному возле небольшого городка Гальштат в юго-западной Австрии, и с латенской культурой I вв. до н. э., получившей название от стоянки Ла Тен на берегу швейцарского озера Невшатель.), некоторые аспекты которой являются сложными и своеобразными явлениями. Объяснение их природы требует выхода за рамки примитивных культур, характерных для обществ героической эпохи. Обработка металлов у кельтов имела давнюю традицию и достигла весьма высокого уровня развития, отличаясь поистине виртуозным техническим совершенством. Гончарное ремесло кельтов, также весьма развитое, составляло основу гончарного производства Западной и Средней Европы римского и последующего периодов. Большие города кельтов, имевшие мощные оборонительные укрепления и архитектурное оформление, иногда уже приближавшееся к нормам античного урбанизма, были крупными центрами ремесла и торговли. Одним из самых интересных феноменов кельтской культуры является созданное кельтами своеобразное и великолепное искусство, которое сумело противостоять обаянию античного искусства и, встав вровень с ним, сумело создать творения такого же высокого художественного уровня. Они основаны на иных эстетических принципах, чем произведения античного искусства, в них нет идеальной гармонии и соразмерности. Они бывают проникнуты сверхъестественным мистицизмом, иногда воплощают устрашающе отталкивающие или гротескные образы, однако они будоражат ум и поражают воображение то мечтательной загадочностью и неуловимостью ускользающих мотивов, то беспокойным напряжением и чрезвычайно экспрессивной динамикой удивительных композиционных созданий. Хотя нельзя усмотреть непосредственного влияния кельтской художественной традиции в готической архитектуре или увидеть кельтский внутренний поток в искусстве рококо или в художественных стилях начала XX в., как это делают самые безудержные панегиристы кельтского искусства, тем не менее можно с полным правом считать кельтское искусство первой большой главой (Jacobsthal P. Early Celtic Art. Oxford, 1944. P. 163.) будущего европейского искусства. Кельты были своеобразными прогрессорами будущей Европы. М. Б. Щукин высказал предположение, что в начале своего исторического пути, в V в. до н. э., кельты стояли приблизительно на той же ступени социально-экономического развития, что и римляне, и у них даже были общие источники культурного влияния, этруски и греки. Но затем пути развития этих цивилизаций разошлись: римляне развивали свою социально-военную организацию, а кельты совершенствовали область религиозно-магических представлений (Щукин М. На рубеже эр. Опыт историко-археологической реконструкции политических событий III в. до н. э., I в. н. э. в Восточной и Центральной Европе. СПб, 1994. С. 16.). Действительно, самым поразительным аспектом кельтской культуры было наличие у них могущественной корпорации друидов, которые были жрецами, совершавшими жертвоприношения, предсказателями, астрологами, магами, врачевателями, воспитателями юношества, поэтами и судьями, обладавшими неограниченным правом отлучения от культа тех, кто не повиновался их решениям. Построенная на принципах жесткой иерархии и строгой внутренней дисциплины, имевшая большой политический авторитет, корпорация друидов не находит аналогий в религиозных организациях ни древнего, ни нового времени. Кроме того, античные авторы были поражены таинственным и возвышенным знанием, которым, по их мнению, обладали друиды; они приписывали им метафизические спекуляции самого высокого порядка, считали, что друиды сохранили пифагорейскую традицию, будучи великими философами, мудрецами и к тому же справедливейшими из людей. Неудивительно поэтому, что кельты косвенным образом были вовлечены в сложную идеологическую жизнь античного мира. Так, им отводилась важная роль в античных социально-политических утопиях времен кризиса греческого полиса, авторы которых пытались найти выход из создавшегося положения. В пессимистической атмосфере четвертого столетия, в период острого кризиса, переживаемого Грецией после окончания Пелопоннесской войны, распространяются идеи, что современное трагическое состояние Греции является следствием общего вырождения цивилизованного человечества, а тема упадка и вырождения индивидуума и государства становится предметом философского и исторического исследования. Так, Платон изучал постепенное разложение государства и индивидуума в VIII и IX книгах Государства, а Ксенофонт изображал упадок Персии и Спарты в конце Киропедии и в Лакедемонской политии. Темы политической жизни и политического вырождения, которые отсутствовали у Геродота, становятся привычными сюжетами с IV в. и для историка, и для этнографа. Кроме того, Платон впервые подробно сформулировал учение о естественном состоянии, в основе которого лежало неоднократно выдвигавшееся социальной теорией того времени требование вернуться к возможно более простым, согласным с природой формам жизни, к такому состоянию хозяйства, которое довольствовалось бы производством только необходимых вещей. Согласно идеям философов и теоретиков политической мысли, такой возврат к прошлому первобытному состоянию явился бы своеобразным выходом из горестного настоящего. К тому же кругу идей, что и учение о естественном состоянии, примыкала идеализация варваров, встречающаяся в сочинениях древних греков. У истоков этой идеализирующей традиции стояли Исократ и Эфор. Греческие мыслители, придерживавшиеся этого направления (среди которых видное место занимал Дикеарх из Мессаны), считали, что, поскольку цивилизация порождает неравенство человеческих отношений, роскошь, богатство, создает законы для охраны частной собственности, государство для принуждения, то, по-видимому, естественное состояние идеального общественного равенства можно найти у тех варварских народов, которые еще не достигли уровня цивилизации, характерного для греков. Так, в греческой историографии возникла традиция о благородных дикарях, описывая установления которых, mjma babbarjka, историки и философы говорили о них так восторженно, будто в них облеклись в плоть и кровь высшие идеалы эллинского мира (Пельман Р. История античного коммунизма и социализма. СПб, 1910. С. 56.). В раннем своем состоянии эта традиция носила еще полулегендарный характер. Первыми и самыми знаменитыми в античности претендентами на роль благородных дикарей были гиперборейцы, сказочный, счастливый народ, почитатели Аполлона, живущие на крайней северной оконечности мира за мифическими Рипейскими горами. Каждые 19 лет Аполлон отправлялся в идеальную страну гиперборейцев на колеснице, запряженной лебедями. Когда бог являлся к ним, гиперборейцы непрестанно воспевали его в гимнах. Они вели блаженную жизнь, которая сопровождалась песнями, танцами, музыкой и пирами. Даже смерть приходила к гиперборейцам как избавление от пресыщения жизнью, и они, испытав все наслаждения, бросались в море. Ж. Харматта в статье О происхождении мифа о гиперборейцах высказал мнение, что этот миф представляет собой очень древний, доисторический элемент греческой мифологии и возник задолго до эпохи Гомера, по всей вероятности, во II тыс. до н. э. Затем миф о гиперборейцах нашел отражение в греческой географической традиции (Harmatta J. Sur l’origine du mythe des hyperboreens // Acta Antiqua Academiae scientiarum hungaricae. T. III. F. 12, 1955. P. 57). Упоминание о них содержалось в Землеописании Гекатея Милетского (рубеж VI-V вв. до н. э.), который наряду с географическим и этнографическим использовал также и большой мифологический материал. По его концепции, район, расположенный к северу от Черного моря, населяли скифы, севернее жили эсседоны, а еще севернее, аримаспы. На северной границе этого района простирались Рипеи, на севере которых до реки Океана, катящей свои воды вокруг земли, жили гиперборейцы (Ельницкий Л. А. Знания древних о северных странах. Москва, 1961. С. 36-42.). Постепенно имя гиперборейцев, которое изначально обозначало мифическую расу, стало превращаться в географическое понятие. В конце IV в. до н. э. Гекатей Абдерский упоминал расположенный напротив Кельтики вдоль Океана остров такой же большой, как Сицилия, который тянется к северу и населен гиперборейцами (Schol. Apoll. Bhod., II, 675; Diod, II, 47, F H G. T. II. P. 386). В ту же самую эпоху Гекатей Понтийский писал, что Рим был захвачен армией, пришедшей из страны гиперборейцев (Plut. Camill., 22, 2). Посидоний во II в. до н. э. утверждал, что местопребывание гиперборейцев находится в Альпах (Schol. Apoll. Bhod., II, 677, F H G. T. III. P. 290). Сюда же нужно присоединить тексты, в которых речь идет о том, что Дунай берет начало в Рипейских горах у гиперборейцев и что Рипеи, это древнее название Альп (D’Arbas de Jubainville. Les premiers habitants de l’Europe d’apres les ecrivains de l’antiquite et les travaux des linguistes. 2 ed. Paris, 18891892. T. 1. P. 233-234.). Ж. Доттен замечает, что в этих текстах слово гиперборейцы кажется синонимом кельтов (Dottin G. Manuel pour servir a l’etude de l’Antiquite Celtique. P. 20.), которые жили в Центральной Европе, населяли Британские острова, совершали набеги на Рим. Таким образом, греческие писатели смешивали кельтов с гиперборейцами, и по наследству от гиперборейцев к кельтам перешла роль благородных дикарей. В период кризиса полиса авторы античных социальных утопий искали у блаженных гиперборейцев утраченный золотой век человечества, царство Кроноса. Другое направление поисков золотого века вело к дальним оконечностям ойкумены,, по большей части к далеким островам блаженных. Среди этих счастливых утопических островов почетное и особое место занимала Ultima Thule (Крайняя Туле). С одной стороны, это был реальный остров, расположенный где-то на севере Европы и открытый великим массалиотским путешественником IV в. до н. э. Пифеем с другой стороны, в идеализирующей античной традиции Туле становится счастливым мифическим островом, самый воздух которого источает чарующую сладость и который является сакральным инициирующим центром, укрывающим героев, философов, мудрецов, передающих свои знания посвященным. Характерно, что в том и в другом случае поисков золотого века (и у благородных дикарей, и на далеких островах) взгляд античного мира обращался на север. Здесь сказывалось притяжение Севера. Так складывалась особая традиция античности, которую условно можно было бы назвать нордической традицией и в которой реальные географические знания древних о Крайнем Севере переплетались с утопическими идеями о золотом веке, помещенном в северные регионы ойкумены. И кельты оказались тесно связанными с формированием этой нордической традиции и в случае с гиперборейцами, с которыми их смешивали, и в случае с Ultima Thule. По стечению обстоятельств экспедиция, открывшая Туле, отправилась из Массалии, большой греческой колонии, располагавшейся в Южной Галлии и находившейся в активном взаимодействии с окружавшим ее кельтским миром. Во главе экспедиции стоял ученый астроном Пифей, которого влекла тайна Севера и который еще до начала путешествия определил математическими методами положение северного полюса. Когда Пифей прибыл на север Шотландии, информантоы-кельты, бывшие местными жителями, показали ему дорогу к Туле и рассказали легенды, связанные с таинственным северным островом. Таким образом, в античной идеализирующей традиции о Туле под флером греческих мифов могли скрываться кельтские легенды. Р. Генон, фундаментально исследовавший древние сакральные символы, утверждал, что в символическом смысле можно говорить о прямой связи между кельтской традицией и примордиальной традицией нынешнего человечества, которая пришла из гиперборейских регионов, то есть,, из страны, расположенной на Крайнем Севере, за Бореем, и населенной сказочным, блаженным народом гиперборейцев греческой мифологии. Согласно Генону, и Ultima Thule, которую он считал первым и высшим духовным центром, хранившим примордиальную традицию во всей ее чистоте, тоже находилась в гиперборейских регионах, была Туле гипербореев. Затем, когда примордиальная традиция разделилась на несколько вторичных потоков, на Западе черты великой гиперборейской традиции отчетливее всего проступили в сакральных доктринах древних кельтов, которые хранили и проповедовали друиды (Генон полагал, что друидизм восходит к гораздо более древним временам, чем это обычно считают (Guenon R. Formes traditionnelles et cycles cosmiques. Paris, 1970. P. 39). В исторической реальности кельты также имели тесные контакты с европейским Севером, народы которого им были близки. О близости кельтов и германцев были хорошо осведомлены античные авторы. Страбон, сравнивая тех и других, писал: Германцы мало отличаются от кельтского племени; большей дикостью, рослостью и более светлыми волосами; во всем остальном они схожи: по телосложению, нравам и образу жизни они таковы, как я описал кельтов. Поэтому, мне кажется, и римляне назвали их германцами, как бы желая указать, что это истинные галаты. Ведь слово germani на языке римлян означает подлинные (Strabo, VII, 1, 2) (Пер. Г. А. Стратановского // Страбон. География. Пер. и комментарии Г. А. Cтратановского / Под ред. С. Л. Утченко. Москва, 1964.). К тому же, одна из научных гипотез, касающаяся происхождения кельтов и индоевропейцев вообще, помещает прародину кельтов на берега Северного моря. Важную часть кельтской культуры составляли, естественно, религия и мифология кельтов. Однако реконструкция кельтской религиозно-мифологической традиции чрезвычайно затруднена, так как не сохранился главный источник по этому вопросу, учение друидов. Имеющиеся источники (археологические памятники и надписи галло-римской эпохи, скудные сведения античных авторов, произведения ирландского и валлийского эпоса) не могут воссоздать связную систему религиозномифологических представлений для кельтского мира (как континентального, так и островного). Большую категорию имеющихся в наличии источников по кельтской религии составляют происходящие из римской Галлии многочисленные произведения скульптуры, изображающие римских богов, получивших распространение в Галлии после римского завоевания, галло-римских богов, появившихся в результате религиозного синкретизма, галльских богов, не подвергшихся романизации и сохранивших местный статус и колорит. Ж. Хатт привел такое остроумное сравнение, чтобы показать, как трудно проникнуть в суть кельтской религии, основываясь только на этих памятниках разрозненного политеизма: Допустим на мгновение,, писал он,, что какой-нибудь перс или индус, мало осведомленный относительно западных реалий, попытался бы составить себе идею о религиозных верованиях в Лотарингии XVIII в., ограничившись тем, что пересек бы страну и осмотрел придорожные распятия и часовни. Он пришел бы к выводу, что жители Лотарингии почитали богиню-Мать и распятого бога, другую богиню-Мать, держащую ребенка на коленях, и бесконечное множество местных святых. О Создателе не было бы и речи, и наш путешественник остался бы в совершенном неведении, что лотарингцы были римскими католиками (Hatt J. J. Essai sur l’evolution de la religion gauloise // Revue des etudes anciennes. T. XVIII. Bordeaux, 1965. P. 81.). Таким образом, собственно кельтских источников не достаточно для полноценной реконструкции религиозно-мифологической традиции древних кельтов. Греко-римские параллели, которые всегда использовались и используются при исследовании религии и мифологии кельтов также не дают полноты картины. Однако, как известно, германо-скандинавская религиозно-мифологическая традиция сохранилась в достаточно полном виде (например, содержит развитую космогонию и эсхатологию). Ввиду близости кельтской и древней нордической традиции естественно предположить, что германо-скандинавские параллели могут помочь полнее воссоздать религиозно-мифологические представления кельтов, глубже проникнуть в суть кельтской религии и мифологии. Поэтому кажется вполне допустимым, целесообразным и увлекательным синтетическое исследование кельтской культуры и нордической традиции античности, их общих истоков, их взаимодействий и взаимовлияний. Таким образом, нам представляется, что синтетическое исследование кельтской культуры и нордической традиции античности оказалось достаточно успешным, позволившим прояснить некоторые проблемы и собственно кельтской, и античной культуры. Так, как мы видели, кельтские мотивы прослеживаются в одном из направлений античных социальных утопий, которое условно можно назвать нордической традицией античности, так как в ней в поисках золотого века взгляд античного мира обращался к северным оконечностям Ойкумены. В частности, под флером греческих мифов, которые сложились вокруг Ultima Thule (одного из ключевых понятий этой традиции) просматриваются кельтские легенды. Туле-Огилия античных текстов райским видом места, чудесами и наслаждениями, которые она дарует, напоминает описание сида, ирландского Другого Мира. Наличие кельтских истоков в античной традиции об Ultima Thule находит объяснение в том факте, что самым первым источником всех сведений о далеком северном острове (как реальных, так и фантастических) было сообщение Пифея, открывшего Ultima Thule в IV в. до н. э., который сам побывал на острове и слышал легенды о нем от своих информаторов-кельтов. Как отмечают Ф. Леру и Х. Гионварк, константой самой кельтской традиции является частое упоминание о ее полярном происхождении. В самом деле, ирландские тексты все время указывают на Север. Легенда приписывает нордическое происхождение всем мифическим расам, которые населяли Ирландию. С островов на Севере мира прибыли в Ирландию Туата Де Дананн (племена богини Дану), из которых происходят все великие боги Ирландии, оттуда они принесли свои друидические знания, свое магическое искусство и затем, потерпев поражение от сыновей Миля, оно опять удалились на Север. Дом великого бога Другого Мира и бога друидов Дагды всегда расположен на Севере. Леру и Гионварк сделали наблюдение, что вообще в кельтской традиции место, где обучают друиды, всегда расположено на севере, или северо-востоке, иногда на западе или северо-западе, но никогда на юге, что является подтверждением символически нордического происхождения самого жречества. Концепция времени, представленная в кельтской традиции, тоже является воплощением полярного символизма, в соответствии с которым шесть месяцев длится день и, равным образом, шесть месяцев длится ночь. Представления такого рода характерны не для одной только кельтской традиции. Ведическая традиция неоднократно поминает о своем полярном происхождении. Как заметил М. Элиаде, мифологии традиционных цивилизаций часто помещали Ось Мира или Центр Мира на Севере. С другой стороны, в кельтской традиции ее символическое полярное происхождение выступает более отчетливо и может быть прослежено на более глубинных уровнях, чем в других традициях. Как было показано, религиозно-мифологическая традиция кельтов имела особенности, свидетельствующие о том, что кельты, возможно, были ближе, чем другие народы, не только к своим индоевропейским истокам, но к истокам изначальной, примордиальной традиции всего человечества (к этим особенностям относятся, имеющая большое значение в религии и мифологии кельтов тройственность божественных образов, широко распространенные анималистические мотивы, весьма развитый культ богинь-Матерей). Недаром, Р. Генон, исследовавший символические истоки примордиальной традиции, очень большое внимание уделял кельтизму. Например, проанализировав символизм образов медведя и вепря, игравших важную роль в кельтской религиозно-мифологической традиции, Генон сделал вывод о прямой связи кельтской традиции с примордиальной традицией человечества, которой он приписывал гиперборейское, полярное происхождение. Леру и Гионварк пишут, что эта кельтская концепция нордического происхождения традиции, вновь встречающаяся в Индии вплоть до Китая, свидетельствует об аутентичности и очень высокой античности того, что она представляет (Le Roux F., Guyonvarc’h Ch. Les Druides. P. 314.). В то же время они предостерегают против того, чтобы понимать эту концепцию не в символическом, а в буквальном смысле, поскольку реальное происхождение кельтов нужно рассматривать в общем контексте индоевропейских миграций. Однако кельтская и нордическая традиции оказались тесно переплетены и в мифологической, и в исторической реальности. Как мы видели, среди научных гипотез происхождения индоевропейцев существует скандинавская гипотеза, помещающая их прародину на Север Европы. Такой авторитетный исследователь, как Г. Чайлд, полагал, что если скандинавская гипотеза и не права, все равно индоевропейская культура времен изначальной общности была культурой нордического типа. Затем данные археологии и антропологии показывают, что в этногенезе уже собственно кельтов тоже была значительная доля участия нордического этноса. Во времена же исторической античности кельтов часто смешивали с германцами. В свете всего вышесказанного становится понятным, почему германо-скандинавские и индийские параллели оказались так продуктивны для реконструкции образов важнейших кельтских богов и выявления некоторых характерных особенностей кельтской религиозно-мифологической традиции. |
