БУСИДО

Стивен Тёребулл
Самураи: военная история

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие
ГЛАВА I. Боги и герои
ГЛАВА II. Будда и буси
ГЛАВА III. Война Гэмпэй
ГЛАВА IV. Падение дома Тайра
ГЛАВА V. Звездный час самураев
ГЛАВА VI. Клятва верности
ГЛАВА VII. Век войн
ГЛАВА VIII. Святые и самураи
ГЛАВА IX. Чай и мушкеты
ГЛАВА X. Корейская война Хидэёси
ГЛАВА XI. Последние счеты
ГЛАВА XII. Упадок и возрождение 

I. БОГИ И ГЕРОИ

Когда Небо и Земля были единым целым, а мужское и женское начало еще не разделились, все сущее представляло собой хаотическую массу, содержавшую зародыш жизни.

Затем появилось подобие ростка тростника, возникшее из хаоса, когда более легкие и чистые элементы поднялись вверх, чтобы образовать Небо, а более тяжелые осели и стали Землей. Эта загадочная форма превратилась столь же мгновенно, как и возникла, в первое божество, Куни-токо-тати, «Божество — Владыку Августейшей Середины Неба».

Затем возникли другие боги. Все они рождались по одному, пока не появилась пара божеств, Идзанаки и Идзанами, т.е. Зовущий Мужчина и Зовущая Женщина. Когда они вместе стояли на плавучем мосту Неба и с любопытством смотрели на плавающую внизу Землю, старшие боги дали им украшенное драгоценными камнями коралловое копье. Они погрузили его в Океан и взбудоражили его воды. Когда они вынули копье, с его наконечника упали капли. Капли застыли и образовали острова, и на один из них спустилась божественная пара. Они установили коралловое копье в качестве центрального столба и опоры своего дома. Так была создана Япония.

Это начало японской истории изложено в старейших японских хрониках, «Кодзики» и «Нихонги», составленных в начале VIII в. В этом мифе творения мы уже видим основополагающие аспекты японской традиции, наиболее важные из которых — концепция божественного происхождения япон-

ских правителей и использование оружия в качестве символа власти. Если бы наш анонимный хронист захотел выступить не только как летописец, но и как пророк, он не смог бы отыскать более подходящей метафоры для истории последующих десяти столетий, ибо до новейшего времени боевому оружию, воплощенному в японском мече, суждено было оставаться основой общества, а характер борьбы и военных столкновений определял его развитие.

В какой-то мере семена будущего конфликта были посеяны с самого начала, ибо капли воды, упавшие с наконечника копья, застыли самым беспорядочным образом. Вместо того чтобы слиться в один участок суши, они разбились на тысячи мелких кусочков, которые затем произвольно соединились, образовав четыре главных острова. Самый крупный из них, Хонсю, принял форму вытянутого полумесяца. У его южной оконечности возник более компактный Кюсю, который, видимо, из чистой вредности, образовал рваный западный край. Небольшой остров Сикоку втиснулся между двумя другими, оставив между собой и Хонсю прекрасный длинный пролив, называемый Внутренним морем. Четвертый остров, Хоккайдо, свернулся у холодной северной оконечности Хонсю. Он упал так далеко на севере, что им пренебрегали до сравнительно недавнего времени, и поэтому в нашем рассказе он не будет принимать участия. Таким образом, читателю предстоит иметь дело только с тремя главными островами и еще с горсткой более мелких, о которых будет сказано по ходу повествования.

Помимо своих сложных очертаний, Японские острова имеют к тому же непростое географическое положение. Япония расположена в сотне миль от южной оконечности Корейского полуострова. Лежащие на пути два маленьких островка сокращают расстояние между Японией и Кореей до пятидесяти миль. Это достаточно близко, чтобы путешествие на материк было возможным, но слишком далеко, чтобы оно было легким. Благодаря этому японцы могли получать из Азии все, что им было нужно, и не допускать проникновения того, чего им не хотелось. За всю историю самураев была лишь одна попытка иноземного вторжения на Японские острова. Впрочем, и японцы всего лишь раз вторгались на материк — широкие водные пространства препятствуют этому в обоих направлениях.

Несмотря на выгодное географическое положение, творцы Японии создали страну, пригодную только для героев. Сама форма островов представляет собой препятствие для сообщения. По капризу лукавых богов 80% суши занимают горы, около 600 из них возвышается не менее чем на 2 000 метров, а одна, легендарная Фудзи, достигает 4 000 метров. В горах множество быстрых речек и чистых озер, они покрыты густой растительностью. Добавьте сюда еще климат с жарким влажным летом и снежной зимой, с бурной весной и меланхоличной осенью. Оставшиеся 20% плодородных земель распределите всего между тремя областями, прибавьте периодические землетрясения и тайфуны, напоминающие местным жителям о невидимой длани Творца, и вы получите страну, которая с борта современного самолета смотрится как кусок измятого зеленого бархата. К тому же в то время, о котором пойдет речь, элементарная проблема выживания уже имела оттенок приключения.

Три крупных области с наиболее плодородной землей расположены вдоль восточного края Хонсю. Самая большая из них — равнина Канто, занимающая около 5 000 квадратных миль. Другие две равнины — это Ноби и Кинаи. Борьба за обладанием этими землями определяет всю японскую историю. Веками они привлекали основную массу японского населения, а сейчас там расположены три великих мегаполиса — Токио, Нагоя и Осака.

Равнина Кинаи, расположенная в самом центре Хонсю, является как бы «пупом» Японии, подобно тому как озеро Бива, северный берег которого обступили горы, а воды устремляются к морю, аккуратно делит страну на две равные части. К тому же до недавнего времени столица государства всегда находилась на равнине Кинаи, почему эта область и получила название «внутренних провинций». В этой книге термины «западная» и «восточная» Япония употребляются в соответствии с расположением этих земель по отношению к равнине Кинаи. В течение многих лет основные магистрали Японии пролегали вдоль побережья — либо на запад, вдоль Внутреннего моря на западный Хонсю, Кюсю и Сикоку, либо на восток и на север, где проходит древняя дорога Токайдо, прославленная художником Хиросигэ в большой серии его ксилографий. Окинув взглядом место действия, вернемся опять к богам.

Не надо долго вчитываться в древнюю хронику, чтобы встретить первое упоминание настоящего меча. Это оружие принадлежало Идзанаки. Им он убил своего сына, Бога огня, рождение которого причинило страшную боль Идзанами. Богиня была так удручена случившимся, что удалилась в подземный мир. Исполненный раскаяния из-за первого в мире убийства и скорбя о жене, Идзанаки, подобно Орфею, спустился за ней в подземное царство, чтобы вырвать Идзанами из когтей богов Ада. Его попытка не удалась; на обратном пути его преследовали восемь Богов грома и прочие злые духи, от которых он весьма искусно отбился своим мечом. Вернувшись, он совершил многочисленные омовения, чтобы очиститься от адской скверны.

Бог огня не был их единственным отпрыском. Ему предшествовали еще два божества. Старшей была Аматэрасу — Богиня Солнца, за ней последовал Сусаноо — Вспыльчивый муж. Сусаноо представляется существом неуравновешенным, подверженным вспышкам ярости. Он выплескивал свою ярость, меча громы и молнии. Во время одного из таких припадков он дошел до того, что швырнул в свою нежную сестру дохлого жеребца. Она бежала от него и скрылась в пещере. Все существа были весьма огорчены этим обстоятельством, ибо когда Богиня Солнца спряталась, мир погрузился во мрак. Они собрались, чтобы придумать способ выманить ее из укрытия, и решили преподнести ей самые прекрасные дары из всех возможных. Некий Одноглазый бог, как его прозывали, выковал для нее железное зеркало. Этот кузнец-небожитель по традиции считается отцом оружейного ремесла. Примечательно, что греческие циклопы также славились как искусные металлурги.

Другим подарком было ожерелье из драгоценных камней, которое вместе с зеркалом повесили на дерево у входа в пещеру. Музыка и смех побудили Аматэрасу выглянуть из пещеры, и она увидела свое отражение в зеркале. Пораженная собственной красотой, она стояла и смотрела, а тем временем вход в пещеру завалили камнями, прежде чем она успела вернуться туда. Так миру был возвращен свет.

Но по крайней мере один раз буйный нрав Сусаноо принес какую-то пользу. В земле Идзумо обитал гигантский змей с восемью головами и восемью хвостами, и его хвосты заполняли восемь долин. Его глаза были подобны солнцу и луне, на его хребте росли леса. Этот змей, глотавший людей, особенно любил молодых девушек. Сусаноо вызвался убить змея. Выбрав в качестве наживки привлекательную девушку, он спрятался неподалеку, держа в руке отцовский меч, а в качестве дополнительной приманки для чудовища припас изрядное количество сакэ (японского рисового вина). Змей наконец приполз и, не обращая внимания на девушку, погрузил все восемь голов в сакэ и с наслаждением выпил. Вскоре змей опьянел и стал легкой добычей для Сусаноо, который выскочил из засады и стал яростно рубить его на куски. Когда он дошел до хвоста, клинок отскочил, и он обнаружил, что там спрятан волшебный меч. Этот прекрасный клинок он подарил сестре, и поскольку та часть змея, где он был найден, была окутана черными тучами, он назвал его «Амэ-но муракомо-но цуруги», или «Меч Клубящихся Туч».

По праву первородства Аматэрасу унаследовала Землю и через некоторое время послала своего внука Ниниги править Японскими островами, сотворенными ее родителями. Когда Ниниги готовился покинуть Небо, она дала ему три предмета, которые должны были облегчить ему путь: те самые зеркало, драгоценности и меч. Получив эти вещи, которым суждено было стать регалиями японских императоров, принц Ниниги спустился с Неба на вершину горы Такатико на Кюсю. Он женился и со временем передал регалии своему внуку Дзимму, первому земному императору Японии.

В «Микадо» Гилберта и Салливана Пу Ба заявляет, что может проследить свою родословную «вплоть до атомного ядра первичной протоплазмы». Возможно, Гилберт и был знаком с японским мифом о творении, описывающим зарождение жизни из бесформенного хаоса; тем не менее, как это ни странно, нынешний император Японии может перечислить 124 поколения царственных предков — это древнейший из существующих ныне правящих домов. Хотя, надо признать, реальное существование Дзимму, первого императора, — факт весьма сомнительный. По легенде, Дзимму с мечом в руке переправился с Кюсю на Хонсю, по пути выиграл множество битв, сражаясь со всевозможными врагами, в том числе с восьмьюдесятью земляными пауками, которых он быстро уничтожил, причем опять-таки с помощью хмельного напитка. Согласно традиции, он взошел на трон 11 февраля 660 г. до н.э., и этот день в Японии до сих пор является национальным праздником.

Археология дает более приземленные, но не менее убедительные свидетельства присутствия человека на Японских островах на протяжении последних 100 000 лет. Первые 90 000 лет Япония была связана с азиатским материком. Затем, в конце последнего ледникового периода, таяние ледников привело к поднятию уровня мирового океана, и Япония оказалась отрезанной от материка теми самыми проливами, которые сыграли столь важную роль в ее последующей истории.

В изолированной от материка Японии жили аборигены. Около 500 г. до н.э. их начали вытеснять пришельцы монголоидного типа, предки современного населения страны. Они прибывали постепенно на протяжении последующих нескольких сотен лет, принесли с собой гончарный круг, бронзу, железо, культуру риса. Острые железные мечи, самые смертоносные изделия их мастерства, помогли этим завоевателям потеснить туземные племена. Естественно, имели место и смешанные браки, чем объясняется относительная волосатость японцев по сравнению с другими монголоидами.

Ко времени десятого императора, которого звали Судзин (около 200 г. н.э.), в мифах стала преобладать примитивная форма анимизма, который впоследствии стали считать исконной религией Японии, синто — «путем богов». Характерной чертой синто является то, что определенные места: водопады, вершины гор, нагромождения скал необычайной красоты — считаются местами обитания богов. Подобные места становились средоточием культа, и, как правило, рядом с ними строились синтоистские святилища, легко узнаваемые по характерной форме ворот, напоминающей греческую букву пи. Согласно учению синто вся вселенная едина, а святые места являются теми уголками творения, где человек может слиться с природой и почтить ее Творцов. Синто не объясняет этот мир, но приглашает человека принять в нем участие, отождествляя себя с такими природными явлениями, как деревья, земля, вода, рождение, жизнь и смерть.

Это ощущение гармонии с природой как нельзя лучше проявляется в основанном императором Судзином великом святилище в Исэ, воздвигнутом в честь Аматэрасу, Богини Солнца. Этот замечательный комплекс зданий отличается чрезвычайной простотой конструкций, и, чтобы подчеркнуть тот факт, что это не памятник, а живая часть окружающей среды, святилища с момента их основания каждые двадцать лет сносятся, а затем отстраиваются вновь.

Ничего удивительного, что традиция синто тесно связана с институтом императорской власти, который претендует на происхождение от божества из Исэ. По этой причине храмы Исэ особо почитаются японцами; как мы увидим в дальнейшем, именно к Исэ японцы обращались в критические моменты своей истории.

Император Судзин сделал еще два важных нововведения. Столкнувшись с угрозой мятежа, он создал институт военачальников четырех областей страны. Они носили титул сёгунов  (что можно перевести примерно как «главнокомандующий») — первый случай употребления этого термина, впоследствии получившего столь большое значение. Другое его нововведение было более простым, но не менее важным — он ввел подоходный налог.

Императору Судзину наследовал Кэйко, на сыне которого, принце Ямато, мы остановим теперь наше внимание. Этот персонаж представляет собой переходную стадию между богами и героями. Он в какой-то мере является предшественником самураев последующих времен. Он все еще борется с чудовищами, однако при этом наделен вполне человеческими чертами. Стоит подробнее рассмотреть легенду о Ямато, поскольку в нем узнается архетип самурайской традиции. Говорить «в нем», возможно, терминологически и неверно, ибо Ямато — скорее всего собирательный образ, а его подвиги, должным образом приукрашенные и преувеличенные, были совершены многими воинами, жившими в первые века нашей эры.

Храбростью Ямато мог бы соперничать с рыцарями Круглого Стола. Примечательно при этом отсутствие в нем рыцарского духа. Его карьера мастера меча началась с того, что он убил своего старшего брата за то, что тот опоздал к обеду. Это так шокировало его отца, императора Кэйко, что Ямато был сослан на Кюсю, где его воинственная натура могла бы принести какую-то пользу в битвах с врагами трона. Прежде чем отправиться туда, юноша посетил свою тетку, верховную жрицу великого святилища в Исэ, которая вручила ему священный «Меч Клубящихся Туч». Первую победу в этом походе Ямато одержал тем не менее при помощи хитрости, а не благодаря умению владеть мечом. Подобравшись к дому врага, он увидел там сильную охрану; в доме тем временем готовились к пиру. Принц переоделся девушкой и присоединился к общему веселью, сев между двумя вражескими вождями. Когда они достаточно опьянели, он выхватил спрятанный под одеждой меч и зарубил обоих. Выполнив свою миссию, Ямато отправился домой и по дороге победил еще одного местного вождя в провинции Идзумо. Он снова прибегнул к хитрости для достижения своей цели. Сперва он подружился с этим вождем, так что тот стал считать принца едва ли не братом. Затем сделал меч из дерева и стал носить его как настоящий. Однажды он пригласил вождя искупаться в реке. Они оставили мечи на берегу, а когда вылезли из воды, принц предложил вождю в знак дружбы обменяться мечами. Тот охотно согласился, а затем принял вызов Ямато на дружеский поединок. Несчастный вождь, естественно, вскоре обнаружил, что новый меч сделан из дерева, и принц Ямато без труда убил его.

До сих пор принц Ямато поступал не очень красиво; во всяком случае, он мало соответствовал идеалу самурая-воина. Однако когда он вернулся домой, его характер почему-то резко изменился. Он превращается в архетип бродячего героя-воина, который умирает рано и трагически — сюжет, вновь и вновь повторяющийся в истории самураев.

Как только Ямато вновь отправился в странствия, гигантский змей, убитый Сусаноо, чудесным образом воскрес, встал у него на пути и потребовал, чтобы тот вернул «Меч Клубящихся Туч». Ямато попросту перепрыгнул через змея и продолжал путь. Единственным другим препятствием в его странствиях стала прекрасная девушка по имени Ивато-химэ, в которую он страстно влюбился. В конце концов он все-таки заставил себя покинуть ее и продолжил свой путь к горе Фудзи. Здесь тайные враги принца пригласили его принять участие в охоте на оленя, и когда он увлекся погоней за зверем, они подожгли высокую траву, намереваясь сжечь его живьем. Принц выхватил волшебный меч из ножен, проложил себе путь через горящую траву и спасся. С тех пор этот меч стал известен как «Кусанаги-но цуруги» («Меч, Раздвигающий Траву»).

Едва избежав смерти, он вернулся к Ивато-химэ. Зная, однако, что он не может остаться с ней навсегда, Ямато оставил ей на память свою величайшую ценность — «Меч Клубящихся Туч», или «Раздвигающий Траву», который Ивато-химэ приняла со слезами и повесила на тутовое дерево. Гигантский змей, разъяренный тем, что Ямато ускользнул от него, поджидал его в засаде. Ямато, как и в прошлый раз, нимало его не испугался, опять перепрыгнул и продолжил свой путь. Однако на этот раз он случайно задел змея ногой. Вскоре у него начался жар, который распространился по всему телу. Купание в холодном ручье принесло ему некоторое облегчение, жар спал, но болезнь не покидала его, и он слег. Больной принц вновь захотел увидеть Ивато-химэ. Вскоре она предстала перед ним — как оказалось, она следовала за ним в его странствиях. Принц воспрял духом, но его здоровье все ухудшалось. Наконец он умер и превратился в белую птицу, которая улетела на юг.

Трагический конец жизни Ямато содержит черты, которые мы встретим еще не раз: герой одинок, его повсюду преследуют враги, ему суждено умереть молодым. Представление о самурае как об одиноком герое-воине живо по сю пору, и Ямато стоит первым в ряду этих героев.

Оставив в стороне легендарную сторону предания о Ямато, мы можем представить себе сложившуюся в то время в Японии ситуацию. Нация была разделена на ряд кланов, сильнейшим из которых был клан императора. Он стремился осуществлять свое право управлять страной, основанное на божественном происхождении от Солнечной Богини. Император либо сам командовал войском, либо назначал сёгуном какого-либо военачальника высокого ранга. Сёгун назначался на короткий срок, обычно только на время очередной кампании. Боевое оружие было собственностью государства, в мирное время оно хранилось на складах и извлекалось лишь для войны или учений. В ранний период не существовало таких понятий, как самураи или военное сословие: все поданные несли воинскую повинность, хотя некоторые кланы и имели особые привилегии. Например, члены клана Отомо были потомственными дворцовыми стражами.

Подобная жизнь, когда смерть была делом обычным, укрепила дух нации; спартанские привычки родственников первых императоров-воинов были унаследованы самураями. Для ранних императоров чистота была сродни благочестию. Памятуя о возвращении Идзанаки из Ада, они проводили бесчисленные церемонии ритуального очищения, особенно после сражений. То был не страх смерти, а неприязнь к скверне и разложению, которые она несет. Считалось необходимым покинуть любой дом, где кто-либо умер. Это правило распространялось и на императорский дворец, поэтому на протяжении первых нескольких веков в Японии не было постоянной столицы.

Императоры и столицы появлялись и исчезали, храм Солнечной Богини в Исэ сносился и восстанавливался каждые двадцать лет, а институт императорской власти, поддерживаемый зерцалом знания, священным мечом и царственными драгоценностями, процветал и обретал силу.

Был случай, когда супруга императора сыграла свою роль в расширении границ империи. Императрица Дзинго совершила поход в Корею, предвосхищая более позднее вторжение, которое имело место тысячу лет спустя. При этом ей помогали сами боги. Она в то время была беременна и, вернувшись в Японию, родила сына, будущего императора Одзина. После смерти он был обожествлен как Хатиман, бог войны, впоследствии особо почитаемый самураями.

Впрочем, Хатиман, как и другие божества синтоистского пантеона, недолго оставался объектом безраздельного поклонения японцев, ибо с начала VI в. в Японию начинают проникать иноземные культы. Миссионер из одного государства в южной Корее привез туда первое изображение Будды.

Учению Будды к тому моменту, когда оно достигло Японии, было уже около тысячи лет. Первое, что усмотрели японцы в новой религии, была сверкающая золотом статуя Будды. Привлекательность нового учения и богатство связанной с ним китайской культуры представляли угрозу всевластию императора, и оно поначалу встретило сильное сопротивление. Как это ни странно, самым восторженным сторонником буддизма стал член императорской фамилии, принц Сётоку. Он был человеком просвещенным, стремился свести воедино учение Будды и свою родную религию, чтобы божества синто рассматривались как воплощения самого Будды. В 607 г. Сётоку отправил первое из многочисленных посольств в Китай, и ко времени своей смерти в 621 г. в возрасте 49 лет он разработал для Японии систему реформ, основанных на китайском учении о государстве. Его идеи и планы, однако, пережили его и были отчасти воплощены в жизнь высокопоставленным придворным по имени Фудзивара Каматари. Он был первым из длинного ряда Фудзивара, оставивших след в японской истории.

Великие Реформы включали очень сложную систему преобразований и имели далеко идущие последствия. В основе их лежало постепенное ослабление патриархальной клановой системы Японии, которая угрожала стабильности императорской власти, и замена ее бюрократической системой, контролируемой императором и построенной по китайской модели. Фудзивара, таким образом, стал реконструировать Японию, превращая ее в миниатюрную версию танского Китая. Все установления, традиции и нравы танской империи следовало скопировать и приспособить к условиям Японии, поскольку у китайцев была тогда, по их собственному мнению, самая совершенная система правления. С той самой удивительной японской способностью всему подражать и все приспосабливать к своим нуждам, которая проявляется и в наши дни, народ страны Восходящего Солнца стал с увлечением копировать жизнь народа страны заката. Наиболее конкретным из мероприятий Фудзивара было основание в 710 г. первой постоянной столицы Японии — Нара. Город был спланирован по образцу столицы танского Китая — Чанъани. Чанъань, город в плане квадратный, с широкими прямыми улицами, расположенными под прямым углом друг к другу, был скопирован с уменьшением примерно в два с половиной раза, так, чтобы сторона квадрата была равна трем милям, но и эта площадь оказалась чересчур велика для его населения, и западная часть города так и осталась незастроенной.

Тридцать лет спустя Нара поразила эпидемия оспы. Начался мор. Буддийские монахи вознесли молитву об избавлении от бедствия, и она оказалась столь действенной, что император Сёму в благодарность решил воздвигнуть огромную бронзовую статую Будды и поместить ее в гигантский деревянный храм. Нара был выбран отчасти потому, что рядом с городом уже стояло два буддийских монастыря: Хорюдзи (основанный в 607 г.) и Якусидзи (основанный в 680 г.). Теперь в Нара должен был появиться новый храм, размерами и величием превосходящий все виданное до тех пор. Он получил имя Тодайдзи — «Великий Восточный Храм». Во всех провинциях Японии также следовало основать буддийские монастыри, чтобы обеспечить японцам защиту и покровительство Будды.

Можно подумать, что о Богине Солнца совсем забыли, однако это было не так. С должным почтением к своим предкам император Сёму отправил гонца к жрецам в Исэ, чтобы узнать, что думает о его проекте Аматэрасу. Она, очевидно, одобрила его план, ибо как только посланец вернулся, началась работа по отливке гигантской статуи. Будда был изображен сидящим, с поднятой для благословения рукой. Более позднюю копию статуи (оригинал погиб при пожаре) можно видеть и сейчас. Она отлита из бронзы, высота ее равна 16 метрам. Тысячи рабочих трудились над ней днем и ночью, на нее пошло так много бронзы (нынешняя весит 551 тонну), что стала сказываться нехватка этого металла. В 749 г. на севере Хонсю было найдено золото, и вскоре его добыли в количестве, достаточном для того, чтобы покрыть всю статую драгоценным металлом. Дайбуцудэн, здание в комплексе Тодайдзи, в котором помещается статуя, до сих пор остается самым большим в мире деревянным строением под одной крышей, даром что при последующих перестройках его размеры несколько сократили.

Церемония посвящения, состоявшаяся в 749 г., была не менее примечательна, чем само здание. Император Сёму в сопровождении знатнейших людей страны прибыл в Тодайдзи и встал перед гигантской статуей. Он приблизился к ней с южной стороны, как подданный, приносящий присягу властелину, и объявил себя смиренным слугой трех драгоценностей: Будды, учения и монашеской общины. Больших уступок иноземному божеству нельзя и представить, поскольку своими словами и действиями император Сёму фактически провозгласил буддизм государственной религией Японии и тем самым дал толчок целой цепочке событий, в конце концов позволивших буддийскому монашеству обрести власть, которой суждено было поколебать и самый императорский трон.

Для последующей истории самураев важны не столько успехи, сколько неудачи Великих Реформ. Главной из них был провал реформы землевладения: в соответствии с ней вся земля должна была стать собственностью государства, которое затем перераспределяло бы ее из расчета по два тана (около 0,2 гектара) на каждого мужчину старше пяти лет и двух третей тана на каждую женщину. Новые владельцы должны были платить налоги и нести разные повинности, включая определенный срок обязательной военной службы.

Эта система таила определенную опасность, которая еще более возрастала, когда землевладельцы добивались от правительства концессий в виде должностных наделов: земли, выделенной в соответствии с занимаемой должностью; дарованной земли, что говорит само за себя; заслуженных наделов, которые давались в награду за особые заслуги. Должностные наделы и земли, данные за особые заслуги, облагались только рисовой податью, но дарованные земли оказались каким-то образом полностью освобожденными от налогов, поскольку считались непосредственным подарком императора. Для получения дарованных земель требовался лишь императорский указ, и стоявшие за троном силы увидели в этих не облагаемых налогом землях средство вернуть себе прежнее могущество. Дарованные земли имели еще и то преимущество, что они становились неотчуждаемой семейной собственностью. Постепенно, когда благодаря хитрым манипуляциям бюрократической системы многие должности стали наследственными, то же свойство приобрели и должностные наделы.

Одной из категорий земельных владений, не подлежавших перераспределению, были владения монастырей и храмов. Еще до освящения Тодайдзи буддийское духовенство почувствовало, в какую сторону дует экономический ветер, и постаралось, чтобы его благочестивые деяния избавили его не только от эпидемии оспы, но и от налогов. С такими концессиями и при том покровительстве со стороны бюрократии, о котором мы уже говорили, богатство и могущество храмов выросло неимоверно, в то время как правительство отчаянно искало новые земли для раздачи. В качестве примера можно рассмотреть опись имущества Тодайдзи. В 747 г., за два года до освящения статуи Великого Будды, Тодайдзи, благословенный с самого дня своего основания, имел в своем владении 1 000 домов в центральных провинциях. В 758 г. император Сёму даровал этому монастырю 5000 домов, разбросанных по тридцати восьми провинциям Японии. В этих условиях храмы и монастыри превращались в экономические центры, привлекавшие народ. Императорский двор уделял простолюдинам мало внимания, а духовенство брало их под свое крыло, учило людей строить мосты и плотины, обучало разным ремеслам. Эта благотворительность основывалась на богатом опыте, ибо среди священнослужителей были самые образованные люди Японии. Многие из них учились в Китае, и сочетание китайской экономической науки с огромным богатством делало спекуляцию земельными участками интересным занятием. Указ 746 г. запретил храмам торговать землей, однако на обработку целинных земель запрета не было, и двор даже рассматривал это как дело общественно выгодное.

К концу восьмого века великие монастыри Нара стали влиять не только на экономическую, но и на политическую жизнь. Соседний монастырь Кофукудзи, основанный в 669 г., вырос столь же быстро.

Неприязнь между храмом и двором, выразившаяся в сплетнях, затрагивавших главу буддийской общины и императрицу, привела к решению перенести столицу. В 784 г. двор переехал из Нара в Нагаока, в нескольких милях к северу, но это новое место оказалось неудобным, и в 794 г. столица была перенесена в Киото. Там она и оставалась до 1868 г., когда столицей стал современный Токио.

Образцом для новой столицы вновь стала Чанъань. Этот новый шедевр градостроительного искусства, окруженный вишневыми деревьями и плакучими ивами, являл взору такую красоту и изящество, что его назвали Хэйан-Кё, «Столица Мира и Покоя». Но если придворные и надеялись обрести мир и покой на улицах Киото, им вскоре пришлось разочароваться, и одной из причин этого стало вмешательство буддийской общины.

В 767 г. родился монах по имени Сайтё, известный ныне под своим посмертным именем Дэнгё Дайси. Почувствовав отвращение к чересчур мирским устремлениям своих собратьев в Нара, Сайтё удалился в горы в поисках духовного мира. Его скитания привели его наконец на холмы к западу от озера Бива, и здесь в 788 г. у вершины горы Хиэй он основал монастырь Энрякудзи. Это произошло за шесть лет до основания Киото, так что, когда рядом стали строить столицу, монастырь Сайтё уже стоял в пяти милях к северо-востоку от нее, среди густо поросших лесом холмов. Для суеверных придворных такое положение Энрякудзи имело большое значение, поскольку, согласно правилам китайской геомантии, зло могло напасть на

город прежде всего с северо-востока — со стороны, считавшейся «вратами демонов». Поскольку основанию новой столицы должны были сопутствовать сколь можно более благоприятные условия, наличие Энрякудзи было сочтено очень хорошим предзнаменованием, и недавно основанный монастырь стали считать божественным хранителем Киото. Еще одним свидетельством благосклонности богов стало наличие на горе Хиэй святилища важного синтоистского божества, Царя гор. На Энрякудзи посыпались благодеяния, которых не знал даже монастырь Тодайдзи. По мере того как он рос, его строения заняли всю гору Хиэй, и настоятель Энрякудзи основал дочерний храм Миидэра (или Ондзёдзи) у подножия горы рядом с озером Бива. Через несколько лет монастыри Киото уже могли соперничать богатством и влиянием с древними монастырями в Нара. В Южной Столице, как назывался теперь Нара, жители негодовали, видя, что у них отбирают привилегии и лишают покровительства.
Как мы уже видели, знать и монастыри довольно легко избегали уплаты налогов. Более мелким землевладельцам или тем, кто не был связан с могущественными аристократическими семьями, уклониться было гораздо труднее. Решение напрашивалось само собой: они номинально передавали свои владения землевладельцу, который платил небольшой налог или совсем его не платил — например, монастырю. Новый владелец регистрировал эти земли под своим именем, таким образом выводя их из списка подлежащих налогообложению, а затем возвращал прежнему владельцу. Все, что такой «защитник» требовал от «дарителя», сводилось к ежегодной подати, гораздо ниже установленной нормы налога, и к молчаливому соглашению не разглашать условия сделки. По мере того как развивалась эта система, известная как кисин, формы дарственных передач становились все сложнее. Землевладелец мог счесть выгодным действительно передать свою землю храму и стать содзи, маноральным управляющим этой землей. Поскольку крестьяне, работавшие на этих свободных землях, были избавлены от тирании официальных сборщиков налогов, люди стекались в феодальные поместья и в храмовые владения. Магнат, который принимал «в дар» земли, получал ощутимую выгоду: для увеличения дохода с угодий ему не надо было возделывать целинные земли. Такую сделку, выгодную обеим сторонам, было непросто выявить — коррупция проникла в среду высшей бюрократии, покрывавшей систему кисин. Выходили указы, запрещавшие подобную практику, но слишком многие успели нагреть на этом руки, и все продолжалось по-прежнему. Семейство Фудзивара особенно преуспело в извлечении выгоды из кисин. Следует вспомнить, что именно основатель этого прославленного дома начал воплощать в жизнь программу реформ принца Сётоку. С тех пор как Каматари пришел к власти, Фудзивара процветали. Они заняли ключевые места в императорском совете и начали просачиваться в императорскую фамилию. Они избрали весьма простой путь, выращивая и воспитывая прекрасных дочерей, которые выходили замуж за наследных принцев. В этом они так преуспели, что между 724 и 1900 гг. не менее пятидесяти пяти из семидесяти шести наследовавших друг другу императоров были рождены женщинами из клана Фудзивара.

В течение восьмого и девятого веков императорский двор превратился в клуб Фудзивара, а сами императоры, потомки воинов, перестали походить на простых смертных и уподобились божествам. Император даже не упоминался по имени, которое заменялось эвфемистическими титулами; наиболее известный из них — микадо, буквально — «почтенные врата». Появилась практика отречения императора: он еще молодым передавал свои полномочия родственнику-ребенку, которым легче было манипулировать и чья власть была чисто номинальной. Рождение большого количества принцев неизбежно вызывало сложности. В каждом поколении были недовольные, которых обошли при выборе наследника престола, не говоря уже о родственниках императора, не принадлежавших к клану Фудзивара, у которых шансов на повышение в должности было еще меньше. Эти аристократы тактично покидали столицу, чтобы поискать удачи в других местах. В то время такая практика казалась удобной. Лишние члены правящего дома селились далеко от Киото, многие из них вступали в браки с представителями древних кланов. Двор, сам того не ведая, сеял зубы дракона, из которых вскоре должны были вырасти воины.

X. КОРЕЙСКАЯ ВОЙНА ХИДЭЁСИ

Теперь, когда Тоётоми Хидэёси сделался владыкой Японии, для него открылся путь к осуществлению его заветной мечты — завоеванию Китая. Этот грандиозный замысел был не плодом внезапной одержимости, а идеей, которую он вынашивал много лет. Еще в 1578 г. он поделился своими размышлениями с Ода Нобунага, перед тем как отправиться воевать для него с кланом Мори. В своей необыкновенной речи, если учесть, что он тогда был всего лишь одним, пусть даже самым способным, из командиров Нобунага, он зашел гораздо дальше порученной ему миссии: он мечтал о покорении Кюсю, дальнейших завоеваниях за морем, вплоть до того, что при помощи усмиренной и дружественной Кореи он вознамерился покорить и самый Китай. "Я сделаю это, — сказал он Нобунага, — с той же легкостью, как свертывают циновку и уносят ее под мышкой".

К 1586 г. его планы стали приобретать определенную форму, и он настолько уверился в их реальности, что обратился к двум отцам иезуитам с просьбой помочь ему достать два португальских корабля, вооруженных, с укомплектованной командой, чтобы использовать их при вторжении. Не желая участвовать в экспедиции, которая могла бы нанести вред их миссии, иезуиты ему отказали.

В растущем интересе Хидэёси к этому проекту есть своя забавная сторона, ибо пять лет спустя, во время осады Одавара, он как-то раз отвлекся от блокады Ходзё и посетил святилище Хатимана Цуругаока около Камакура. Это было святилище божества, считавшегося покровителем клана Минамото, и последнее пристанище Минамото Ёритомо, который умер в 1199 г. Хидэёси подошел к статуе великого сёгуна и, похлопав ее по спине, обратился к изображению своего славного предшественника с такими словами:
Ты обрел всевластие под небесами, ты и я — единственные, кто смог это сделать. Но ты происходишь из благородного рода, а я вышел из крестьян. Но что до меня, как только я завоюю всю империю, я намереваюсь покорить Китай. Что ты об этом думаешь?

У Хидэёси была еще одна причина для похода на Китай, ибо в Японии, теперь объединенной, было около полумиллиона безработных самураев. Как еще Хидэёси мог удержать столь быстро обретенную власть? Не имея возможности куда-либо направить свою энергию, его суровые подданные едва ли стали бы сидеть тихо, и Хидэёси это предвидел. Использовать эту энергию в заморской войне было наиболее многообещающим решением, и такая мысль играла в рассуждениях Хидэёси, вероятно, не меньшую роль, чем грандиозный замысел посадить императора Японии на Драконий трон Китая.

Между Японией и Китаем лежит Корея, гордая независимая страна, объединившаяся в 1392 г. Она все еще была китайским протекторатом, но тем не менее считала себя равной Японии. Отношения между Кореей и Японией долгие годы оставались довольно прохладными, главным образом из-

за набегов японских пиратов. В 1587 г. Хидэёси попытался возобновить обмен посольствами, понимая, что для исполнения его замысла Корея должна либо вступить в союз с Японией, либо быть завоеванной. Первый японский посол, посланный Хидэёси в Корею, вернулся, так и не увидев корейского правителя, и Хидэёси велел его обезглавить "для воодушевления прочих". Это должным образом стимулировало членов следующего посольства, и из Кореи пришел ответ, что правитель соблаговолит принять послов при условии, что они привезут ему нескольких японских пиратов для наказания. Изловили и послали трех пиратов, и, наконец, японские послы были приглашены во дворец в августе 1589 г. и преподнесли корейскому вану павлина и несколько фитильных мушкетов. Примечательно, что это были первые ружья, попавшие в Корею, и эта простая демонстрация превосходства японской военной технологии давала понять, что любой конфликт с Японией — дело опасное.

В апреле 1590 г. японцы возвратились с тремя корейскими послами и письмом от правителя. Хидэёси принял их и через некоторое время дал ответ в высокопарном стиле, более чем ясно выражавший его намерения.
... расправив крылья, как дракон, я покорил Восток, устрашил Запад, покарал Юг и сокрушил Север. Быстрый и грандиозный успех сопровождал мое возвышение, подобно восходящему солнцу осветившее всю землю.
... я соберу могучую армию и вторгнусь в Великую Мин. Холод моих мечей заполнит все небо над четырьмястами провинциями. Если я приступлю к исполнению этого замысла, то надеюсь, что Корея станет моим авангардом. Пусть она преуспеет в этом, ибо моя дружба с вашей почтенной страной целиком зависит от того, как вы себя поведете, когда я поведу свою армию против Китая.

По тону этого письма и из наблюдений, сделанных за время их визита в Японию, корейские послы пришли к выводу, что война между двумя странами неизбежна, поскольку корейцы не собирались сидеть сложа руки, в то время как японские армии будут маршировать через их страну на Китай. Им не дадут прохода, если только они не прорубят его мечом. Корейские послы, питавшие к Хидэёси такое же презрение, как и он к ним, добавили, что идея завоевания Китая столь же абсурдна, как старания пчелы ужалить черепаху сквозь панцирь.

Такой ответ привел Хидэёси в ярость, и слухи о его намерениях вскоре дошли до Пекина, откуда направили посланцев в Корею, чтобы выяснить подробности. Корея могла только подтвердить их наихудшие подозрения и предупредить Китай о нависшей опасности.

Если нападение на Китай можно уподобить пчеле, досаждающей черепахе, то завоевание Кореи следовало бы сравнить с собакой, дерущейся с зайцем, к тому же слепым, хромым и глупым. Несмотря на решительность ее дипломатов, ни одна страна не была хуже подготовлена для противостояния военной мощи Японии, чем Корея в 1594 г. Это было общество, состоящее только из двух классов — аристократии и рабов. Первые вели жизнь, во многом подобную изнеженному существованию знати эпохи Хэйан, только без самураев, способных защитить их от агрессоров, поскольку последние их почти не беспокоили. Двор был заражен завистью, политическое соперничество приобрело столь дикие и безжалостные формы, что по сравнению с корейской знатью даже деспоты Фудзивара показались бы афинскими демократами. Крестьяне, которые составляли ряды корейской армии, были не более чем толпой, чьи понятия о патриотизме обычно сводились к уплате определенной суммы денег, избавлявшей их от военной службы. Все, кто мог откупиться, так и поступали, так что защита страны ложилась на плечи беднейших из бедных. По своему вооружению корейская армия значительно уступала японской. Особенно жалко выглядели в сравнении с японскими их мечи — короткие обоюдоострые колющие клинки. Использовались также лук и стрелы, несколько разновидностей прямых и изогнутых копий, а также любопытный корейский цеп. Это было что-то типа палицы с длинным древком и соединенным с ним на цепочке из трех звеньев билом, усеянным шипами — оружие корейской кавалерии, в эффективность которого корейцы очень верили. Об отсутствии аркебуз мы уже говорили, при том что пушки у корейцев имелись, но они даже не попытались скопировать те образцы, которые привезли японские послы.

В качестве доспехов офицеры и кавалерия носили длинные кафтаны, укрепленные кожей и металлическими заклепками, которые надевались поверх кольчуги, и простой кожаный или железный шлем. Большинство простых пехотинцев имели еще более примитивное вооружение, а доспехов у них вообще не было. И эта нация, без того уже изнуренная нищетой и злоупотреблениями правителей, должна была противостоять военной мощи страны, профессиональная армия которой могла бы сравниться с любой армией Европы.

Два фактора, однако, были в пользу корейцев. Прежде всего — их родная земля. Корея имеет гористый неровный ландшафт со множеством скрытых ущелий и долин. Зимы там бывают суровые, и, принимая во внимание эти обстоятельства, становится ясно, что Корея представляет идеальное место для партизанской войны. Это как раз то, с чем японцам никогда не приходилось сталкиваться, поскольку они никогда не воевали в чужой стране. Японские гражданские войны превращались в столкновения между соперничавшими даймё и очень мало затрагивали простого крестьянина,

поскольку для него они кончались лишь заменой одного угнетателя другим. В таких условиях никакого движения сопротивления и не могло возникнуть. В Корее же, где боль была бы столь остро ощутима, а агрессор столь очевиден, он повсюду встретил бы враждебность, и за каждым углом его ждал бы кинжал.

Другим преимуществом Кореи было то элементарное обстоятельство, что при враждебном отношении населения к агрессорам японцы нашли бы там только выжженные поля и враждебные лица, и каждую пулю, каждую унцию пороха и каждое зернышко риса пришлось бы везти через открытое море. И хотя корейская армия, плохо вооруженная и лишенная толкового руководства, едва держалась на ногах, корейский флот представлял реальную угрозу для Японии, ибо хорошо оснащенный флот мог так же легко перерезать японские коммуникации, как меч самурая перерубал корейское копье.

С полным пренебрежением к последней опасности были начаты приготовления к вторжению. Осенью 1591 г. на северо-западном побережье Кюсю, в Нагоя (совр. Карацу), была создана база, где были собраны самураи, пехотинцы, кони, корабли и все остальное, необходимое для ведения войны. Хидэёси разработал план до мельчайших деталей. Он все организовал, но не финансировал почти ничего, переложив все расходы и вербовку солдат на даймё. Самое тяжелое бремя легло на даймё Кюсю, которые, исходя из общей оценки их имущества, должны были выставить по 600 воинов на каждые 10 000 коку своего годового дохода. Другие даймё на Сикоку и Хонсю поставляли меньшее количество, пропорционально удаленности их владений от Кюсю. Даймё, чьи владения выходили на побережье, должны были также обеспечить по две джонки на каждые 100 000 коку; экипажи для них набирались из рыбацких деревень из расчета по десять моряков с каждой сотни домов.

Стратегический замысел Хидэёси был не менее грандиозен. Армия вторжения состояла из двух эшелонов. Первый удар должны были нанести семь дивизий, сконцентрированных на острове Цусима; их задачей было усмирить Корею и захватить ее. Затем должны были высадиться три резервных дивизии, соединиться с первой армией и при поддержке дружественной теперь, как они надеялись, корейской армии начать наступление на Китай. Следующая таблица показывает, как была организована каждая дивизия, состоявшая из войск нескольких даймё, один из которых был главнокомандующим.

Эти цифры говорят о грандиозных масштабах операции, запланированной Хидэёси. Однако, несмотря на эти внушительные цифры, сама человеческая природа создавала определенные трудности. Поскольку Хидэёси не собирался лично сопровождать первую армию, у нее не оказалось реального главнокомандующего, а старая самурайская традиция личного подвига была еще жива. Поэтому отношения между дивизиями были далеко не добрососедскими — особенно это касается первых двух дивизий, которые должны были стать авангардом армии вторжения. Каждой из них командовал, конечно, хороший солдат; непонятно только, как Хидэёси, с его дотошным вниманием к мельчайшим деталям, смог подобрать такой несовместимый дуэт для осуществления замысла, для которого прежде всего было необходимо постоянное взаимодействие и хорошее взаимопонимание. Командиром первой дивизии был Кониси Юкинага, христианин, который ненавидел буддистов, а вторая дивизия была под началом Като Киёмаса, буддиста, ненавидевшего христиан. Поскольку их антагонизм оказался решающим фактором в этой кампании, стоит сказать о них несколько слов.

Оба они, как и Хидэёси, вышли из низов. Кониси был сыном аптекаря из Сакаи, впервые он привлек внимание Хидэёси своим искусством сервировать чайный столик — достоинство, которое немедленно возвысило его в глазах последнего. В деле войны он был не менее одарен и быстро продвинулся до должности командира первой дивизии в возрасте всего двадцати трех лет. После экспедиции на Кюсю ему была дана в ленное владение половина провинции Хиго. Он был крещен в 1583 г. иезуитскими миссионерами и получил имя дон Антонио. Кониси оставался верующим христианином до самой смерти. В иезуитских источниках его образ "самурая без страха и упрека" должным образом приукрашен, хотя в целом он, вероятно, соответствовал ему и в жизни. Хидэёси подарил ему на прощание коня, сказав: "Топчи им бородатых дикарей!"

Като Киёмаса, командующий второй дивизией, был совсем другим человеком. В противовес католицизму Кониси он был последователем Нитирэна, страстного буддийского проповедника, который воодушевил японцев на борьбу с монголами и основал единственную фанатичную буддийскую секту. Киёмаса придавал большое значение своей вере, вплоть до того, что начертал на своем штандарте большими красными буквами: "Наму мёхо рэнгэ кё" (Слава Лотосу Божественного Закона) — молитву и девиз своей секты. Киёмаса, сын кузнеца, родился в 1562 г., и хотя он был всего на семь лет старше Кониси Юкинага, его послужной список под началом Хидэёси был гораздо длиннее. В награду за его заслуги на Кюсю Хидэёси дал ему другую половину провинции Хиго, сделав ближайшим соседом Кониси. Киёмаса любил носить богато украшенные шлемы с высокими навершиями на деревянном каркасе, щеголял бакенбардами, утверждая, что с ними тугие завязки шлема становятся более удобными. При всем его эксцентризме он был предельно жесток и превратился в яростного гонителя христиан.

Как ни странно, большая часть дивизии Юкинага состояла из воинов-христиан; единственным исключением был клан Мацуура с острова Хирадо. Такой же была и третья дивизия, два командира которых получили при крещении имена Дамиан и Константин. Первый из них — Курода Нагамаса, еще один молодой вождь двадцати четырех лет, сын знаменитого полководца. С того дня, как он был поручен заботам Хидэёси, он вел жизнь самурая. Его войска было легко распознать по черному кругу на знаменах — типичный пример японской геральдической шарады, поскольку куро-да означает "черное поле".

Состав четвертой дивизии говорит о том, как прочно Хидэёси закрепился на юге Кюсю, поскольку им командовал его бывший враг Симадзу Ёсихиро, который сделал все возможное в его нынешних стесненных обстоятельствах. Следующий документ представляет собой опись войска Симадзу, иллюстрирующую не только их доверие к огнестрельному оружию, но и неизменную природу военной бюрократии:

Военная служба Симадзу-доно в корейской экспедиции:
15 000 человек — Мата-итиро-доно
300 знамен; 5 ручных копий (тэ-яри) — Ёсихиса
300 копий, из которых 200 длинные копья (нагаэ-яри) и 200 ручных копий — Ёсихиро.
Помимо этого, люди должны по мере возможности поставить ручные копья... В свите или перед лагерем не пристало иметь только длинные копья.
1 500 ружей, 1 500 человек с луками
600 человек с малыми знаменами (сасимоно): эти должны быть в доспехах.
Только отборные воины должны быть верхом; однако все, кто не может идти, тоже должны быть верхом. Посему количество верховых не определено. Всадники также должны иметь шлем и доспехи.
Эти предписания следует выполнять с усердием.

Мата-итиро-доно — это старший сын Ёсихиро по имени Хисаясу, который был убит в Корее в 1593 г. Ёсихиса — тот самый, который сражался против Хидэёси на Кюсю. Среди командиров других дивизий также находим немало славных имен. Кобаякава Такакагэ (четвертая дивизия) — победитель при Миядзима (1555), который, несмотря на свои шестьдесят лет, не утратил воинственности. Киккава Хироиэ и Мори Тэрумото (седьмая дивизия) были его племянниками; последний построил замок Хиросима в 1591 г.

Очевидно, что состав первых семи дивизий не подтверждает высказанного некоторыми исследователями предположения, что Хидэёси отправил в Корею самых своих опасных соперников попросту для того, чтобы их там убили. Вторжением должны были командовать его самые лучшие и самые преданные командиры, люди, своим положением и богатством целиком обязанные Хидэёси. Если бы он пытался ослабить своих вероятных противников, он позаботился бы, чтобы такие люди, как Датэ Масамунэ и Токугава Иэясу, первыми ступили на вражескую землю. На самом же деле тем, чьи владения были дальше от Кюсю, было легче всего отказаться от участия в экспедиции. Они ограничились пополнением гарнизона в Нагоя, который насчитывал 100 000 человек.

Таким образом, в 1592 г. Тоётоми Хидэёси оказался в состоянии выставить армию в 300 000 человек, полностью вооруженных и всем обеспеченных. В сравнении с ними флот, который должен был их перевозить и сопровождать, являл собой печальное зрелище. Мы уже обратили внимание на то, каким образом Хидэёси реквизировал корабли. В результате на континент был послан скороспелый и совершенно неподготовленный флот. Попытка купить два португальских корабля не удалась, а корабли, присланные в ответ на его требования, представляли собой очень странное зрелище. Большинство из них имели один квадратный парус и весла в дополнение к нему, поскольку не могли лавировать. Хидэёси не был моряком и наивно предполагал, что у него получится превосходный флот, если он соберет побольше военных кораблей и погрузит на них побольше солдат. Он к тому же сам подорвал свой морской потенциал в 1587 г., когда расправился с пиратами, что повлекло за собой мгновенный упадок единственной организованной морской силы в Японии.

Собрался огромный и неуклюжий флот, укомплектованный лучшими и благороднейшими самураями в стране. За ним плелись джонки, груженые сакэ, солониной, сушеной рыбой, соевыми бобами, стрелами, мушкетными пулями, военными веерами и прочими бесчисленными военными припасами. Ничего не забыли:

Провизия для этих людей (12 433) на пять месяцев, 105 22.9 коку, включая припасы для матросов и их начальников.
272 коня. Провизии для них 816 коку бобов на пять месяцев, из расчета по одной пятидесятой коку в день (на каждого коня).
Риса и бобов вместе, 11 438.9 коку.

На то, чтобы собрать эту армаду, ушло семь или восемь месяцев. Теперь они ждали приказа, чтобы двинуться против презренного, но пока еще неизвестного врага.

Между тем соперничество между Кониси Юкинага и Като Киёмаса становилось все более жестким. Как мы знаем из предыдущих глав, считалось великой честью первым вступить в сражение, поэтому каждый из двух командиров страстно желал, чтобы именно его дивизия первой высадилась на корейской земле. Раннее утро 24 мая было туманным, и Кониси воспользовался случаем, чтобы избежать и встречи с корейским флотом и в то же время оторваться от Като Киёмаса. Вскоре часовые на южном берегу Кореи заметили транспорты, которые перевозили первую дивизию. К ночи дивизия высадилась, а Като Киёмаса тем временем призывал на помощь буддийских богов, чтобы те наполнили его паруса ветром или, вернее, проклинал своего соперника-католика, который самовольно реквизировал большую часть транспортных судов. Это неожиданное начало вторжения вполне могло закончиться катастрофой, будь на месте корейцев любой другой противник, поскольку Кониси покинул остров Цусима преждевременно, а японская армада все еще продолжала формироваться в Нагоя. Небольшая корейская флотилия могла бы спутать им все карты, однако ни один корейский корабль так и не потревожил ни Кониси, ни Като Киёмаса, который прибыл четыре дня спустя, весьма раздосадованный тем, что его более молодой соперник его обогнал.

Прежде чем описывать кампанию на суше, имеет смысл рассмотреть характер той задачи, с которой пришлось столкнуться японцам. Корея представляет собой полуостров, который протянулся с севера на юг, с востока его омывает Японское море, а с запада — Желтое море. Расстояние от порта Пусан, самой близкой к Японии точки полуострова, до китайской границы — около 550 миль. Сеул, в 1592 г. столица всей Кореи, лежит примерно на середине пути в Китай, так что японцам, прежде чем они достигли бы своей главной цели, предстояло пройти через всю Корею, что дивизия Кониси и стала осуществлять с поразительной скоростью.

Пусан пал первым после короткого, но мужественного сопротивления, оказанного его губернатором, затем была взята Тоннэ, крепость в нескольких милях к северу от Пусана. Кониси Юкинага принимал активное участие в битвах, а во время штурма Тоннэ он первым взобрался на стену по приставной бамбуковой лестнице. Затем он вывел свою армию на самую прямую, по его расчетам, дорогу на север.

Другие дивизии тоже не сидели без дела. Буддийская бригада Като Киёмаса высадилась около Пусана 28 мая и, брезгуя идти по следам побед соперника, отправилась на север по другой дороге, протянувшейся к востоку от той, которую выбрал Кониси. Еще одна христианская дивизия, третья, под командованием Курода Нагамаса, также не желая ни с кем делить славу, выбрала третью дорогу к северо-востоку от линии наступления других частей. Таким образом, три японских дивизии порознь торили путь к северу Кореи, и гонка, целью которой была столица, началась.

Кониси и Като на короткое время соединили свои силы 5 июня при Мунгёне, и их объединенная армия направилась к проходу Чорюн, потенциальной ловушке для любой вторгшейся армии. Однако, по причине чудовищной бездарности корейского командования, проход никто не защищал, и японцы бодро прошли через него. Корейские полководцы почему-то решили встретить японцев на плоской равнине за проходом, где, как они рассчитывали, корейская кавалерия обрушится на захватчиков со своими цепами. Японцам была предоставлена полная возможность для маневра на поле боя, выбранном корейцами: с одной стороны оно было ограничено рекой Тамгуемда, а с других трех сторон — горами, образуя обширный амфитеатр, выйти из которого можно было только по узким проходам с каждой из сторон. Японцы постепенно поднялись к подножью гор, а затем по команде открыли плотный огонь из фитильных мушкетов. За этим последовала сокрушительная атака, которая заставила корейцев отойти к берегу реки. Вскоре та армия, большую часть которой составлял единственный гарнизон между Пусаном и Сеулом, который еще не бежал или не был разбит, лежала мертвая на берегу, а ее остатки спасались бегством через горный проход на севере.

Дорога за полем битвы расходилась, и две дивизии вновь расстались. Като отклонился к западу, надеясь таким образом выйти к Сеулу раньше Кониси, который продолжал следовать прежним маршрутом. 12 июня Като уже казалось, что ему это удалось, когда его дивизия форсированным маршем вышла к южному берегу реки Ханган, которая образует естественный ров перед Сеулом. Город казался брошенным, и, перейдя реку, Като понял причину царившей в нем тишины. Кониси все-таки прибыл в Сеул на четыре часа раньше! Оба они, вероятно, были еще больше расстроены, когда узнали, что если бы действовали сообща и прибыли на четыре дня раньше, они захватили бы правителя Кореи со всеми его сокровищами.

16 июня к ним присоединились Курода Нагамаса и Укита Хидэиэ с восьмой дивизией; последнего Хидэёси послал со своим войском, чтобы тот взял на себя функции главнокомандующего, как только падет Сеул. Дивизии прибывали одна за другой, и Укита приступил к выполнению указов Хидэёси, касавшихся приведения страны к повиновению. Эти приказы разграничивали сферу влияния командиров каждой из японских дивизий. Кониси и Като следовало раздельно продолжать продвижение на север, первому — по прежнему маршруту вплоть до китайской границы, там, где она проходит по реке Ялу (Амноккан), второму — к северо-востоку, где Корея граничит с Маньчжурией. Остальные дивизии должны были разойтись из Сеула в разные стороны, а войска Укита остаться в столице в качестве гарнизона. Продвижение Укита, по странной случайности, не обошлось без происшествий, ибо по пути из Пусана его армия была изрядно потрепана одним корейским полководцем, который, однако, сам вскоре пал жертвой завистливого соперника. Соперник обвинил своего коллегу в предательстве и доложил обо всем вану. Таковы уж были перипетии корейской политики, что командир, который с самого начала войны впервые что-то смог сделать для своей страны, предстал перед палачом, и тот выполнил свою "жизненно важную функцию" прежде, чем герой сумел доказать свою невиновность.

Когда Хидэёси получил известие о падении Сеула, радость его не знала границ. И действительно, за столь короткое время это был невероятный успех. За девятнадцать дней дивизия Кониси участвовала в трех битвах и нескольких стычках и в составе 18 700 человек прошла 250 миль. Дивизия Като сражалась меньше и добралась до Сеула за 15 дней, продвигаясь со средней скоростью шестнадцать миль в день. Скорость этого наступления позволила Хидэёси надеяться, что и оставшаяся часть кампании даст такие же результаты, и в июле он написал своему племяннику Хидэцугу, рассказав ему о падении корейской столицы и дав несколько весьма любопытных советов из области создания империй:

Ваше высочество должны быть готовы отправиться на войну. Вы должны выехать в первом или во втором месяце следующего года. Корейская столица пала за два дня. Посему вы должны не мешкая пересечь море. Я намереваюсь теперь повелевать страной Великой Мин. [Вы можете] переправиться на корабле из Хёго. ... Вы, скорее всего, не встретите сопротивления в Трех Областях, но, ради своей репутации, должны внимательно следить за состоянием вашего оружия и снаряжения. И вам следует строго внушить это подчиненным всех рангов.
Не надо трогать рис в замке Киото. Я уже отложил тридцать тысяч коку для армии, но если этого мало, вы можете позаимствовать из запасов Тайко.
Следует поставить тысячу мечей в ножнах, оправленных в металл, и короткие мечи. Если они будут слишком большими, они будут неудобны в столь долгом путешествии, поэтому мечи пусть будут весом в семь рё [около 500 г.], а короткие мечи — около трех рё.
Вам лучше будет взять тридцать алебард, укрепленных металлом, и двадцать таких же копий. Больше брать ни к чему. Древки длинных копий должны быть укреплены металлом. Не берите ножен, отделанных мехом. Поскольку в Осака есть выдержанные дубовые древки, вы можете взять из них сколько вам надо. Вам достаточно будет шести комплектов доспехов, брать больше не обязательно.
Когда Его Величество Микадо соизволит отправиться в Китай, его императорское путешествие будет обставлено со всей церемонией. Завоевание Кореи и Китая не займет много времени.

27 июня, после заслуженного отдыха, первая дивизия под командованием Кониси Юкинага выступила из Сеула на север. Поскольку естественная преграда, которую представляла река Ханган, была прорвана, когда японцы вошли в Сеул, корейцы отошли к северному берегу реки Имчжинган, которая впадает в Желтое море рядом с современной границей между Северной и Южной Кореей. Здесь они решили занять оборону, и позиция, которую они выбрали, была с этой точки зрения очень выгодной. Дорога на север вела к Имчжингану через узкий проход между высоких утесов, а северный берег реки представляет широкую полосу песка, где и выстроилась корейская армия, так что ее лучники простреливали единственную переправу через эту быструю реку. Для двух японских командиров это могло стать непреодолимым препятствием. Като подошел через несколько дней, и в течение десяти дней японцы сидели и ждали. Если бы корейцам удалось задержать японцев у Имчжингана, последующие события развивались бы совсем иначе. Но причиной катастрофы стала, скорее, неспособность корейцев управлять собственной армией, нежели отсутствие возможности контролировать действия противника. Кониси и Като применили старейшую в мире уловку: корейцы увидели, как на противоположном берегу японцы поджигают свой лагерь и направляются на юг. Среди корейского командования, конечно же, нашлись горячие головы, готовые преследовать отступающего врага, а поскольку сила была на их стороне, в ответ на более разумные советы следовал приказ: "отрубить ему голову". Не стоит и говорить о том, что корейское войско, как только переправилось через реку, попало в засаду и было уничтожено на виду у тех, кто стоял на северном берегу. Не все еще было потеряно, ведь японцы еще не захватили переправу, но корейские командиры весьма галантно пришли на помощь захватчикам, приказав начать общее отступление, и показали пример соотечественникам, убежав одними из первых.

Переправившись через Имчжинган, две японские дивизии вновь разделились. Как мы говорили выше, перед Като Киёмаса стояла менее славная задача: покорить северо-восток полуострова, чтобы предотвратить атаку корейцев с фланга на линию коммуникаций Кониси, протянувшуюся от Сеула до реки Ялу. Като предстояла трудная кампания среди снежных заносов северной Кореи, которая заняла его на всю зиму 1592–93 гг. Больших сражений не было, только многочисленные стычки и осады, во время которых Като захватил нескольких важных заложников, включая двух корейских принцев и девушку, считавшуюся первой красавицей во всей Корее. Преследуя врага, японцы забредали в дикие и пустынные районы, в непроходимые горы, где они сталкивались не только с врагом, но и с тигром, потревоженным в его логове. Им часто приходилось становиться лагерем в местах, где дикие звери нападали на часовых и на спящих солдат. Охота на тигров стала популярным отдыхом от бесконечной погони за корейцами, и сам Като Киёмаса убил тигра копьем после отчаянной схватки — сюжет многих японских картин и ксилографий.

Теперь последуем за Кониси Юкинага по дороге на Пекин. Между ним и китайской границей осталась только одна крепость — город Пхеньян (ныне столица Северной Кореи), хорошо укрепленный и, как и Сеул, окруженный другой рекой — Тэдонган. Кониси добрался туда 15 июля, и перед ним вновь встала проблема переправы через быструю реку с неизвестными бродами. Поскольку нельзя было надеяться, что корейцы вновь повторят свой "маневр" при Имчжингане, Кониси испытал последнее средство, известное всякому отчаявшемуся полководцу: он отправил через реку послание с предложением начать мирные переговоры. Последующая встреча состоялась на лодках, вставших на якорь посредине реки, но, поскольку японцы требовали открыть им дорогу на Китай, переговоры ни к чему не привели, и Кониси вернулся на берег в ожидании дальнейших событий. От ожидания японцы расслабились и потеряли бдительность. Корейцы заметили это и приготовились неожиданно атаковать их ночью. Но летние ночи коротки, а корейская армия была столь плохо организована, что к тому времени, когда отдельные ее части переправились и атаковали лагерь Кониси, уже занимался рассвет. Дивизия Курода, которая незадолго до этого присоединилась к своим товарищам, провела грамотную контратаку, прижав корейцев к реке и погнав их назад через броды, что, на радость японцам, раскрыло местоположение последних. После завтрака вся армия бросилась в погоню, и к полудню Пхеньян был у них в руках, со всеми своими складами, оружием и провизией. Последняя корейская крепость пала, и незащищенная китайская граница лежала всего в восьмидесяти милях. Но ни одному самураю из тех, кто стоял в тот день на стенах Пхеньяна, не суждено было ее пересечь, и Пхеньян стал последним форпостом скороспелой империи.

Венец всех их завоеваний был все-таки вырван из рук японцев. "Блицкриг" последних двух месяцев шел по плану, настала очередь для второй фазы операции. Как мы помним, в первоначальном плане Хидэёси было учтено, что тех семи дивизий, которые пробили себе путь через всю Корею за шесть или семь недель, будет недостаточно для покорения Китая. Это была задача для 52 000 войск резерва, которые теперь следовало перебросить морем вдоль западного берега Кореи, чтобы они соединились с Кониси у Пхеньяна. То, что это второе войско так и не прибыло и вторжение в Китай, соответственно, так и не состоялось, произошло благодаря храбрости одного корейца, адмирала по имени Ли Сунсин. Мы уже говорили о военном потенциале корейского флота. Отметили мы и то, что семь японских дивизий смогли высадиться в Пусане, не встретив ни единого корейского корабля. Произошло это отчасти потому, что корейцев застали врасплох, но в немалой мере также и по вине адмирала, ответственного за охрану провинции Кёнсандо, где находится Пусан, некоего Вон-Гюна. Пьяница Вон-Гюн являл собой наихудший образец корейского аристократа. Завидев японскую армаду, он заколебался, какое из двух решений принять — при том, что оба они были весьма характерными для него и оба роковыми. Первой его мыслью было затопить весь флот, второй — просто бежать. К счастью для последующей истории Кореи, он выбрал второй путь и стал спешно просить помощи у адмирала соседней провинции Чолладо, Ли Сунсина. Адмирал Ли был сделан совсем из другого теста, нежели Вон-Гюн. Он родился в 1545 г., в том же году, что и его современник, столь на него похожий — сэр Фрэнсис Дрейк. Встреча с незадачливым Вон-Гюном произошла 7 июня, в то время как японцы наперегонки прорывались к Сеулу. Адмирал Ли понимал, что нужно его стране, и вышел в море, чтобы дать японцам в первый раз вкусить горечь поражения.

Когда Хидэёси решил послать экспедицию в Корею, он готовил ее с большим размахом, со вниманием ко всем деталям, и эти приготовления, насколько подсказывал ему его военный опыт, полностью соответствовали стоявшей перед ним задаче. Однако за все годы прежних кампаний ему не доводилось перебрасывать армии через враждебное море, да и вообще через море, если не считать узких проливов, которые отделяют один японский остров от другого. Все его морское предприятие держалось на горстке энтузиастов-даймё, в роду которых имелись кое-какие пиратские корни — особенно следует отметить братьев Курусима: Митифуса и Митиюки, а также Куки Ёситака, который участвовал на стороне Нобунага в морских битвах против Мори и командовал объединенным флотом Хидэёси во время кампаний на Кюсю и при Одавара. Его соратники тоже прибыли в Корею. То были Вакидзака Ясухару и Като Ёсиаки (не родственник Киёмаса). Но у них не было опыта хождения в открытом море, да и корабли их не были для этого приспособлены, поскольку практика японского пиратства чаще всего сводилась к набегам на прибрежные города. Кроме того, большая часть действующего японского флота состояла тогда из транспортных судов, как по назначению, так и по конструкции, а военный корабль в представлении японцев был не более чем плавучей платформой для самураев.

Но достаточно о японцах. Корейские суда, в противоположность японским, были настоящими военными кораблями, большими, быстрыми и, если верить корейским историкам, опередившими свое время лет на триста. Ибо целый ряд авторитетных исследователей упорно утверждают, что адмирал Ли командовал по крайней мере одним, а возможно, и несколькими броненосцами! То были так называемые "корабли-черепахи", гордость корейского флота. То, что такой необычный корабль, или корабли, существовали, нет сомнения; не совсем ясно только, был ли это единственный флагман или тип военного корабля. Последнее более вероятно, поскольку единственный корабль, даже такой необычной конструкции, едва ли мог действовать достаточно эффективно. Поэтому мы можем предположить, что у корейцев было несколько таких кораблей-черепах, имевших, как следует из их названия, форму черепашьего панциря. По сохранившимся описаниям можно восстановить внешний вид подобного судна. Оно было около 30 метров в длину и 10 метров в ширину, приводилось в движение посредством паруса и весел. На носу оно имело резную драконью голову, а панцирь черепахи представлял собой округлую дощатую крышу, полностью закрывавшую палубу, что затрудняло действие вражеской абордажной команды, а также давало защиту пушкарям, чьи пушки выглядывали из портов по обоим бортам судна. Мы уже говорили, что корейцам не было знакомо огнестрельное оружие того типа, который использовали японцы, т.е. аркебузы. Но порох они прекрасно знали, а корейская огневая мощь существовала в форме пушек. Пушки, которыми оснащались корабли-черепахи, были около метра длиной, стреляли они картечью или дротиками с железными наконечниками. По вражеским кораблям могли также выпускать горящие стрелы, а бомбы, подобные тем, которые использовались монголами при вторжении в Японию, по-видимому, метались из катапульт. Учитывая, что на каждом корабле имелось до сорока и более пушек, они действительно были хорошо вооружены, однако более всего корабли-черепахи примечательны своей броней. Когда корабль вступал в бой, мачта убиралась под палубу; после обстрела противника флот, очевидно, шел на сближение и пытался взять его на абордаж. Для защиты от вражеских абордажных команд "панцирь" был усеян железными шипами, спрятанными под пучками соломы. Некоторые описания идут еще дальше, утверждая, что "панцирь" был обшит железными листами. Это трудно проверить, но, вне зависимости от наличия железных пластин, корабль-черепаха превосходил все, что имелось тогда у японцев, так же, как и боевая тактика адмирала Ли превосходила японскую. Эта тактика включала использование дымовой завесы — сернистый дым, который "подобно туману" извергался из пасти драконьей головы, и построение в кильватерную колонну. Когда корейский флот приближался к противнику, левое крыло ложилось в бейдевинд, позволяя правому выдвинуться вперед: таким образом построение, что перед этим походило на обращенную назад широкую стрелу, превращалось в кильватерную колонну. Аналогичную тактику Дрейк использовал против другой армады четырьмя годами раньше. Ли извлекал пользу также из своего знания корейских фарватеров — то, с чем японцы даже не сделали попытки ознакомиться; наконец, что важнее всего, на море Ли Сунсин был единственным командиром, в отличие от своих менее удачливых коллег на суше.

16 июня 1592 г., когда третья дивизия Курода Нагамаса входила в Сеул, флот Ли Сунсина, в который вошла и эскадра незадачливого Вон-Гюна, напал на японцев у Окпо на побережье острова Кочжедо напротив Пусана. Японский флот насчитывал всего пятьдесят кораблей, тогда как у корейцев было двадцать четыре корабля-черепахи, пятнадцать малых кораблей и сорок шесть судов типа "морские ушки" — по всей видимости, беспалубных лодок. В судовом журнале адмирал Ли описывает свои первые впечатления от встречи с японскими самураями в их страшных масках и разукрашенных шлемах. "Они были, — пишет он, — подобны зверям или демонам и могли испугать кого угодно". Кого угодно, только не адмирала Ли, который пришел со своими кораблями-черепахами и потопил сорок японских судов.

Японцы, хотя и были удивлены таким неожиданным всплеском энергии у противника, которого они неустанно гнали на суше, не испугались и подвели флот к берегу, чтобы поддержать армию. Ли застал японский флот выстроенным вдоль берега у Сучона. Корейцы мало что могли сделать, поскольку, подойди они ближе, они могли бы посадить корабли на мель. Расстояние было слишком большим для эффективного огня, и адмирал Ли сделал вид, что отступает. Японцы, уставшие от бездействия, погнались за ним в надежде помериться силами с "кораблем-черепахой". Вакидзака Ясухару вскочил на фальшборт своего корабля с багром и приказал направить его на ближайшую "черепаху". Прикрываясь бронированным рукавом и назатыльником шлема, Вакидзака метнул багор в обшивку "корабля-черепахи" и бросился на абордаж с храбрейшими из своих самураев. Оторвав несколько досок обшивки прежде, чем корейцы успели что-либо предпринять, они прорвали оборону, так что один приз все же достался японцам.

Потери одного корабля было достаточно, чтобы Ли принял вызов и обрушил шквал огненных стрел на японский флот. Когда корабли вспыхнули, строй "черепах" раскрылся, чтобы пропустить отряд Вон-Гюна, который атаковал растерявшихся японцев. Те ответили аркебузным огнем. Адмирал Ли был ранен в левое плечо, но, не обращая на это внимания, продолжал руководить сражением. Когда оно кончилось, он вырезал пулю кинжалом. Рана была глубокой, что очень встревожило его соратников, но, казалось, мало волновало самого адмирала. Попади пуля чуть ниже, это могло бы изменить всю историю Азии.

После короткого отдыха адмирал Ли вновь атаковал японские корабли, на этот раз у Танхо, у полуострова Тонэн. Если какие новости о войне на суше и доходили до него, они не отвлекали его от исполнения долга. К середине июля корейский ван бежал в Китай, а Кониси стоял у Пхеньяна. Положение на море было прямо противоположным, как, впрочем, и характеры флотоводцев. Жизнь на борту японских флагманов была удивительно похожа на корейский двор. В судовом журнале Ли записано, что "... он [Курусима Митиюки] имел обыкновение восседать на баке в желтом облачении и позолоченном головном уборе, и все вокруг него было роскошно обставлено. Каждый вечер капитаны других кораблей прибывали к нему, приветствовали его и получали приказы, смиренно сидя перед ним головами к мачте. Всякий нарушивший приказ немедленно обезглавливался".

Все это рассказала Ли Сунсину корейская девушка, которая была захвачена японцами. Отряд адмирала спас ее во время боя при Танханхо 13 июля. Флагман Курусима был главной целью адмирала. Это был большой, богато украшенный корабль с трехэтажной башней на носу, выкрашенной в красный и зеленый цвета, как буддийский храм. Ли подошел поближе и открыл огонь по этой надстройке. В последовавшей за этим схватке корейские лучники всадили в Курусима десяток стрел. Смертельно раненый, он удалился и совершил харакири — единственный японский адмирал, погибший за всю кампанию.

Все эти действия на море нельзя назвать решающими сражениями, но это был клин, который адмирал Ли стал вбивать между Кореей и Японией. Поставка припасов заметно сократилась, а оставшиеся в корейских водах корабли чувствовали себя в безопасности только в гавани Пусана. Но решающая битва была впереди. Адмирал Ли оценил силы соперника и с конца июля стал регулярно патрулировать южный берег Кореи. Он разгадал стратегию Хидэёси, и в середине августа его терпение было вознаграждено, когда судно-разведчик доставило ему известие о приближении большого японского флота. Это была вторая армия вторжения, целью которой являлся Пекин.

У Ли был большой флот, к которому присоединились другие адмиралы, помимо бездарного Вон-Гюна. Они отдыхали в Танхо, когда пришло известие, что японцы встали на якорь у Къён-нэ-рьян, примерно в середине пролива. Отправившись туда, корейцы вскоре наткнулись на два японских корабля-

разведчика, которые при их приближении укрылись в гавани. Адмирал Ли видел, что ему не удастся причинить им много вреда на стоянке, поскольку гавань была узкая и у японских самураев всегда оставалась возможность добраться до суши. Поэтому он решил выманить их к острову Хан-Сан, который находился достаточно далеко в море между двумя мысами у устья пролива. Здесь некуда было бежать, кроме самого необитаемого острова.

Битва при Хан-Сане произошла 14 августа 1592 г. Японским флотом командовали Куки, Като и Вакидзака, у которых было тридцать шесть больших кораблей, четырнадцать средних и несколько джонок. Чтобы выманить их, Ли послал вперед всего шесть кораблей. Как всегда, осторожность была забыта, как только Вакидзака вырвался вперед, оставив позади остальных. Другие в конце концов последовали за ним. Подразнив их достаточно долго, Ли приказал своему флоту построиться "крылом аиста", то есть в одну линию с несколько выступающими вперед флангами. Японцам должно было казаться, что их охватывает полукруг, образованный кораблями противника. По японским судам был открыт сильный огонь, и из отряда Вакидзака только четырнадцать кораблей ушли невредимыми, а четыреста японцев спаслись вплавь на остров Хан-Сан. Вакидзака чудом остался в живых, когда ливень горящих стрел обрушился на его судно. Он вполне мог бы даже взять приз, если бы не самурайское упрямство и стремление к личной славе любой ценой. Вакидзака и Куки Ёситака одновременно забросили абордажные крюки на один вражеский корабль. Вакидзака приказал одному из своих людей перерубить канат соперника. Возмущенный Куки готов был схватиться с коллегой, и пока они пререкались, корейское судно успело уйти.

Вакидзака едва не нашел могилу в волнах, а другие адмиралы решили поскорее укрыться в гавани Анголь. Корейский флот висел у них на флангах и держал под обстрелом. Мачта корабля Куки была сбита. Им удалось оторваться от преследователей только с наступлением ночи. 400 человек из отряда Вакидзака, которые спаслись на острове Хан-Сан, оказались в ловушке: неизвестно, сколько времени им предстояло питаться морской травой и сосновыми шишками. Тем, что они в конце концов выбрались оттуда, они обязаны Вон-Гюну, которого Ли оставил стеречь остров, пока основная часть корейского флота преследовала японцев. До Вон-Гюна дошли слухи о приближении еще одного японского флота, и он поспешно ретировался, дав запертым на острове японцам возможность построить плоты из обломков судов и добраться до материка.

Ли тем временем последовал за японцами до Анголя и 17 августа атаковал их. У японцев было двадцать два больших корабля, пятнадцать средних и шесть транспортных джонок. Большие корабли выстроились у входа в гавань, прикрывая стоящие за ними транспорты. Ли посылал свои корабли по одному-два, они давали бортовой залп и уходили, а их место занимала следующая пара. Это, наконец, побудило японцев бросить все силы в атаку, результат которой нетрудно было предсказать, а затем уже Ли разделался с транспортами. В сражениях при Хан-Сане и Анголе было потоплено пятьдесят девять японских кораблей, хотя многим командам удалось спастись. Ли пишет в своем судовом журнале: "Негодяи разбегались во все стороны, и если они замечали парус хотя бы рыбачьей лодки, они пугались и не знали, что делать".

Ли оставалось только нанести завершающий удар, уничтожив японскую базу в Пусане. Однако Пусан оказался крепким орешком, и когда в октябре Ли послал туда большой флот, ему противостояло четыреста семьдесят японских кораблей, а также укрепления на суше. Он отошел после короткой стычки, поскольку японцев теперь трудно было выманить, и удовольствовался блокадой порта, уверенный, что если ему и не удалось спасти свою страну, то он, во всяком случае, спас Китай. Сражение при Хан-Сане заставило на неопределенное время отложить вторжение в Китай и резко изменило весь ход войны в Корее.

Вернемся теперь к Кониси Юкинага в Пхеньяне. Он вошел в город 20 июля и весь следующий месяц занимался укреплением той самой линии коммуникаций, самый южный участок которой разрушал Ли. Он построил цепь фортов от Пхеньяна до Сеула, на расстоянии одного дня пути друг от друга, и постоянно осматривал горизонт в ожидании подкрепления, которому так и не суждено было прибыть. Он горел желанием действовать, но наступление было немыслимо до прибытия свежих сил, а вести с юга с каждым днем становились все хуже. Началась энергичная партизанская война, которой руководили вожди более молодые и более способные, чем те старые генералы, которые бежали в Китай. Они нападали на японские форпосты и устраивали засады разведочным отрядам. Они заманивали отряды самураев в тупики горных долин и уничтожали их, забрасывая камнями, по ночам перерезали горло часовым. Помимо реального ущерба, который они наносили, добивая отставших от войска солдат, они изматывали врага, и людей и коней, заставляя их быть постоянно настороже и в движении, лишая их ощущения безопасности. Те регулярные корейские войска, которые еще остались, заперлись в городах и замках и отбивали все атаки японцев, которые из постоянного страха нарваться в ночи на невидимый нож чувствовали себя скорее осажденными, чем осаждающими. Курода Нагамаса потерпел неудачу, попытавшись захватить замок Юнан, а для седьмой дивизии попытка взять замок Чинчжу на юге закончилась просто катастрофой. Корейцы, казалось, вновь воодушевились. Стремительное наступление японцев разбросало их в стороны, но "тот, кто внизу, может не бояться падения". Корейцам больше нечего было терять, они могли только выиграть.

Как раз в тот момент, когда у Кореи появились более светлые перспективы и на суше и на море, в ходе войны произошел еще один драматический поворот. Наступила осень, и всегда бдительные пикеты Кониси заметили приближение отряда в пять тысяч человек. Это не могло быть долгожданное подкрепление, поскольку они шли с севера, и когда они приблизились к Пхеньяну, японцы разглядели их желтые шелковые знамена, на которых было начертано "Тай Мин" (Великая Ясность) — девиз минской династии Китая.

Китаю нелегко далось решение оказать Корее военную помощь. Китайцы были настолько удивлены быстрой капитуляцией Кореи, что заподозрили даже сговор с японцами, и только после настоятельных просьб корейцев они согласились вмешаться. Кониси на испугало появление сравнительно небольшого китайского отряда, и он приготовился его встретить. Когда китайцы подошли к Пхеньяну, они нашли городские ворота открытыми и вошли в город, в самую простую и самую опасную из всех возможных ловушек. Японцы были в каждом доме. Сперва они обстреляли китайцев из аркебуз, а затем бросились на них с мечами. Почти весь отряд был уничтожен, а кто уцелел, бежали со всех ног за Ялу.

Этот визит с севера заставил Кониси отвлечься от планов дальнейших завоеваний, и по мере того, как на смену осени пришла суровая зима, ему все больше приходилось думать об удержании завоеванных позиций. Правительство в Пекине тоже погрузилось в размышления; китайцы поняли, что Япония представляет собой большую силу. Чтобы выиграть время, был отправлен для переговоров с японцами, независимо от корейцев, посланник по имени Чжин Икэй. Его манера держаться произвела большое впечатление на Кониси. Решено было заключить перемирие, к большому облегчению как Кониси, так и китайцев. Его заключили на 50 дней, что дало необходимую отсрочку японцам, которые воспользовались ею для укрепления цепи фортов от Пхеньяна до Сеула и для борьбы с упрямыми партизанами. Китайцы тем временем формировали большую армию, чтобы вытеснить японцев с полуострова. Нет точных данных о численности этого войска: приводятся цифры от сорока до двухсот тысяч. Какова бы ни была в действительности его численность, это была хорошо вооруженная армия, еще без фитильных ружей, но с большим артиллерийским парком, главным образом с легкими полевыми орудиями, и с сильной кавалерией. В конце 1592 г. новая китайская армия выступила в поход. Продвижение через перевалы Ляо Тун проходило в столь суровых условиях, что лошади, как говорят, потели кровью. Они пересекли Ялу в разгар зимы, 27 января 1953 г., а в начале февраля подошли к стенам Пхеньяна.

Кониси встал перед выбором: рискнуть всем и принять сражение, или отступить. Он остановился на первом и, как мог, укрепил город. К северу от Пхеньяна возвышается холм, где японцы вырыли траншеи в промерзшей земле и воздвигли частокол из обледеневших стволов. Здесь они собирались задержать китайцев аркебузным огнем, а затем отступить под прикрытие городских стен. Попасть в окружение было маловероятно, поскольку к западу, югу и востоку от реки Тэдонган возвышаются горы, те самые, через которые японцы бодро перешли семь месяцев назад.

10 февраля на рассвете китайцы начали атаку по всему фронту. Японские аркебузы скосили первые ряды наступавших, но вскоре китайцы начали теснить их благодаря своему численному превосходству, и к концу следующего дня осады защитникам пришлось укрыться в стенах города, потеряв 2 000 человек на первой линии обороны. Китайский командующий Ли Чжусунь отправил к ним парламентера с предложением сдаться. Ответом ему было обезглавленное тело посланца, сброшенное со стены. Увидев, что японцы готовы сражаться до последнего и что его войска измотаны после непрерывной сорокавосьмичасовой битвы, Ли Чжусунь приказал отступить к лагерю, рассчитывая возобновить военные действия утром. Когда китайцы ушли, Кониси воспользовался передышкой, чтобы оставить город. Под покровом ночи японцы выбрались через южные ворота и по льду перешли замерзшую реку Тэдонган. Отступление было произведено мастерски, позади не осталось ничего, кроме трупов. Измотанные, со стертыми ногами, страдающие от холода и голода, некогда гордые самураи начали свой долгий путь к югу. Их задачу еще больше усложнила трусость Отомо Ёсимунэ, который был назначен комендантом следующего за Пхеньяном форта, охранявшего линии коммуникации. Узнав о приближении китайцев, он бежал, как и комендант следующего форта. Японцам пришлось двигаться маршем два дня, прежде чем они дошли до складов с провизией. В этом им никто не препятствовал, поскольку китайцы не делали попыток их преследовать, а у корейцев в тех местах не было достаточно сил для нападения. Они удовольствовались тем, что обезглавили около шестидесяти самураев, из-за усталости или болезни отставших от основной колонны.

Падение Пхеньяна было первым серьезным поражением, которое японцы потерпели на суше, и поскольку войско Кониси отступило на юг, Като Киёмаса остался в изоляции на северо-востоке. Как мы уже говорили, его усилия не пропали впустую, о чем свидетельствовало присутствие в его лагере двух царственных пленников. Окрыленный успехом китайский военачальник, который захватил Пхеньян, отправил к Като посла с составленным в высокомерном тоне предложением сдаться. Като пренебрежительно отверг его и стал еще более тщательно охранять пленников. Из чистой жестокости, просто чтобы устрашить китайского посла, он в его присутствии предал смерти пленную корейскую красавицу, привязав ее к дереву и пронзив копьем от талии до плеча. Но когда до него дошли известия об отступлении Кониси, он решил пробиваться назад через снега северной Кореи и присоединиться к своему сопернику. Его удручала необходимость принять такое решение, поскольку во время зимней кампании он успел даже пересечь реку Туанган и на короткое время зайти в Маньчжурию. В районе, контролируемом Като, корейцы действовали весьма активно и даже захватили одну крепость, что, как видно из следующего отрывка, встревожило японцев:

Человек по имени Ри Чосон придумал пушку, которую он назвал "Син-тэн-рай", или "Гром-сотрясающий-небо", и своим искусством тайно доставил к стенам замка. Ее привели в действие, выстрелили по замку, и снаряд упал во дворе. Японские солдаты не были знакомы с его устройством и сбежались посмотреть, что это за странный снаряд выпустил по ним враг, когда внезапно пороховой яд взорвался с грохотом, заставившим содрогнуться небо и землю, и снаряд разлетелся на множество железных осколков, мгновенно убивших всех, в кого они попали. Более тридцати человек таким образом было убито, а кого не убило, швырнуло на землю.

Похоже, что здесь мы имеем дело с изобретателем мортиры и бомбы. Она взорвалась не сразу, поскольку корейский порох, содержавший избыток серы, горел медленно; как и корабль-черепаху, бомбу не признали творением рук человеческих.

Кониси и Като соединили свои силы у Кэсона, к северу от реки Имчжинган, и решили отвести к Сеулу все японские силы, находившиеся к северу от реки Ханган. Все командиры немедленно исполнили этот приказ, за исключением Кобаякава Такакагэ, сурового воина шестидесяти одного года, командира шестой дивизии. Когда до него дошел приказ об отступлении, он отказался двигаться с места. Ему деликатно намекнули, что его присутствие необходимо, чтобы дать генеральное сражение китайцам, которые опять перешли в наступление. Тогда он согласился отступить при условии, что ему отведут самое опасное место в строю в предстоящей битве. Когда он начал с достоинством отходить, на него наткнулся авангард китайской армии, но он стряхнул их и продолжил путь к Сеулу. Добравшись туда, он отказался входить в город, сказав, что он и так уже достаточно далеко отошел назад и что пришло время старому воину показать молодым, как превратить поражение в победу. Это было не обычное самурайское хвастовство, но хорошо рассчитанный план арьергардных действий, дававший японской армии время перегруппироваться. Итак, Кобаякава Такакагэ, вероятно, самый старый самурай в японской армии, приготовился встретить всю китайскую армию. Молодые командиры были несколько пристыжены таким оборотом дела, и в подкрепление ему были посланы два отряда по 3 000 человек, включая Като Киёмаса, который всегда был готов сражаться. У Кобаякава было 10 000 человек из шестой дивизии, в основном его собственные люди, и он решил встретить китайцев у холма Пёкчжэ, в нескольких милях к северу от Сеула.

Сражению 25 февраля 1953 г. суждено было стать самым крупным и самым кровавым за всю кампанию. Пёкчжэ представляет собой круглый холм, и Кобаякава поставил свою дивизию за ним, тогда как остальные японские войска расположились на его северном склоне двумя группами по 3 000 человек. С приближением весны снег стал таять, и поле боя превратилось в море грязи, которая, как надеялся Кобаякава, замедлит продвижение китайской кавалерии и подставит ее острым клинкам японцев. До Пёкчжэ еще не было ни одного настоящего большого сражения, и, кроме дивизии Кониси, у самураев не было случая испытать себя в деле против китайцев. Китайцы пошли в атаку на рассвете, бросившись на передовые позиции японцев. Вновь заговорили аркебузы, но колоссальная китайская армия, разбавленная корейскими войсками, которые отовсюду стекались под победоносные знамена Ли Чжусуня, медленно, но верно теснила японцев к вершине холма. Добравшись до гребня холма, китайцы уже решили, что одержали победу, и опрометчиво стали преследовать противника, бросив вниз по противоположному склону и пехоту и кавалерию — туда, где стояли 10 000 самураев Кобаякава. Кобаякава подождал, пока враг удалится от своего лагеря достаточно далеко, чтобы не дождаться подкрепления, поглядел, как китайцы все больше устают, их ряды расстраиваются, а кони завязают в грязи. Затем был дан сигнал к атаке, и 10 000 самураев обрушились на врага со сверкающими в лучах слабого зимнего солнца кривыми клинками. Сражение превратилось в гигантскую рукопашную схватку, равных которой Корея еще не видела. Японский меч впервые померялся с укороченным корейским и китайским вариантами, с плачевными результатами для последних. Японские асигару устроили страшную бойню, навалившись на застрявших в жидкой грязи всадников. Самураи действовали своими длинными копьями с крестообразными наконечниками, крестовиной стаскивая китайцев с седел и приканчивая их рубящим или колющим ударом. Особо отличился Като Киёмаса, чей серебряный шлем сверкал в гуще сражения. Эта рукопашная схватка продолжалась с десяти до полудня. Китайцы потеряли 10 000 человек убитыми. Говорят, что их командир Ли Чжусунь пришел в такое уныние, что проплакал всю ночь. Что до старого Кобаякава, эдакой помеси маршала Нея и Джона Уэйна, то он с большой скромностью отнесся к тому факту, что спас японскую армию от уничтожения. "Когда в древности императрица Дзинго вторглась в Корею, — сказал он, — ей помогали боги. Кто знает, может быть, и сейчас они помогли нам вновь?"

Победа при Пёкчжэ дала японцам лишь временную передышку. Долгие зимние дожди повергли самураев в подавленное и мрачное настроение, вполне подходящее для совершения харакири, а состояние дорог и дерзкая храбрость партизан, которые осмелели настолько, что совершали набеги до самых ворот Сеула, сделали добывание фуража очень непопулярной обязанностью. Среди таких неудобств они провели зиму. Наступила поздняя весна. В таких условиях китайцы и корейцы готовы были предложить переговоры, а японцы — обсудить условия мира. Была организована встреча, короткая и деловая. Корейцы требовали освободить двух царственных пленников и отвести японские войска на самый юг полуострова. Эти требования неизбежно вели к возобновлению вражды между Кониси и Като, поскольку первый их поддержал, в то время как для Като это означало отдать главный приз всей кампании. Но в конце концов ему пришлось согласиться, и от имени Хидэёси Кониси и Като согласились оставить Сеул 6 мая 1593 г., почти через год после того, как с триумфом его заняли. 20 мая в город вошли китайцы и стали свидетелями всех тех ужасов, которые оставили за собой японцы. Умирающие с голода люди дрались из-за каждой крошки, отчаяние доводило их до каннибализма. Свирепствовал тиф, мертвые тела валялись вдоль дороги, голова одного на груди другого.

Японцы двинулись на юг, ни корейцы, ни их китайские союзники их уже не тревожили. Единственными военными действиями, которые имели место, было взятие крепости Чинчжу, и то лишь ради того, чтобы удовлетворить жажду мести Хидэёси, поскольку под этой крепостью потерпела неудачу седьмая дивизия Мори Тэрумото. Сконцентрировав такое количество войск на юге, японцы могли предпринять массированную атаку под командованием Като Киёмаса, который очень хотел поскорее взять крепость и тем самым разозлить корейцев и сорвать мирные переговоры, которых он так боялся. Однако упорное сопротивление гарнизона, который сбрасывал камни на головы штурмовых отрядов, заставило его прибегнуть к одному нововведению в области осадной техники. Собрав несколько сот сырых шкур и высушив их на огне до твердого состояния, он велел покрыть ими четыре прочных повозки с покатыми крышами. Эти повозки, названные камэ-но коса, или вагоны-черепахи, были подведены под стены крепости. Пока аркебузиры вели огонь по тем, кто стоял на стенах, солдаты под прикрытием вагонов-черепах стали подкапываться под их основание. Камни выпадали из кладки, и, когда образовалась достаточно большая брешь, свежие войска бросились туда и быстро взяли замок штурмом.

После этого предприятия дивизия Кониси рассредоточилась по нескольким укрепленным лагерям вдоль южного берега, а большая часть остальных войск, участвовавших в кампании, была выведена, и начались долгие переговоры о мире. Они тянулись целых четыре года, а японские войска тем временем оставались в своих лагерях в Корее. Выдвигались условия, охотно принимались, затем столь же легко нарушались, а Кониси метался между Японией и Кореей как главный уполномоченный Хидэёси по переговорам. Даже силы природы сыграли свою роль в затягивании переговоров: сильное землетрясение разрушило большую часть административных зданий в Киото, и китайское посольство, которое прибыло 21 октября 1596 г., пришлось разместить в одном из крыльев замка Осака. Встреча, которая так долго откладывалась, была проведена со всем великолепием и блеском. Китайцы привезли с собой письмо, которое, как уверял Кониси, содержало готовность удовлетворить все требования Хидэёси. Хидэёси, однако, принял их далеко не благосклонно, и когда дело дошло до той части письма, где содержалось требование снести все японские укрепления и вывести оставшиеся войска, он так разгневался, "что от его головы пошел пар". По ходу этого спектакля ему нанесли еще одно оскорбление: Хидэёси получил в подарок корону и мантию, которые, как он думал, присланы в знак признания его императором Китая. Однако истинное значение этого дара стало очевидно, когда была зачитана инвеститурная грамота: "...посему мы возводим вас, — говорилось в ней, — в достоинство правителя... Японии!" Хидэёси пришел в полную ярость и послал за Кониси, чтобы обезглавить его на месте. Кониси клялся, что невиновен, и, учитывая его военные заслуги, был прощен. Послам немедленно указали на дверь.

19 марта 1597 г. был издан приказ о подготовке второй экспедиции в Корею. Что очередная попытка завоевать эту страну после провала первой едва ли имеет много шансов на успех, было очевидно каждому, кроме Хидэёси, который стал быстро терять контроль над своим рассудком. Это было совершенно бессмысленное предприятие, и единственным оправданием ему была овладевшая Хидэёси жажда мести. Тем не менее недостатка в добровольцах, желавших командовать новой экспедицией, не было, и эта честь выпала всегда готовому Като Киёмаса, а флотом назначен был командовать Кониси Юкинага. Адмирал Ли дал японцам суровый урок, и они на этот раз постарались вооружить пушками все свои суда. Верховное командование армией должен был осуществлять молодой самурай по имени Кобаякава Хидэаки, приемный сын Кобаякава Такакагэ и племянник Хидэёси. Августейшее покровительство обеспечило ему столь высокое назначение в нежном возрасте двадцати лет. Курода Ёситака, отец Нагамаса, был отправлен вместе с ним, чтобы присматривать за молодым человеком. Это назначение, естественно, вызвало большую зависть у других командиров, особенно у некоего Исида Мицунари, в прошлом, во время первого вторжения, офицера штаба Укита Хидэиэ. Он не теряя времени обвинил молодого командующего в некомпетентности и, как только вторжение началось, стал подмечать все его ошибки.

Вместе с гарнизоном, уже стоявшим в Корее, численность высадившихся японских войск составляла 149 000 человек: пять дивизий с Кюсю, две с Сикоку и две, Мори и Укита, с Хонсю. Может показаться странным, что второй экспедиции вообще удалось высадиться; дело, однако, в том, что корейский флот был уже не тем, что в 1592 г. Даже доблестный адмирал Ли Сунсин не смог устоять против махинаций своих коллег, и его сместил с должности коварный Вон-Гюн, который сам занял пост главнокомандующего. Японцы без труда разбили Вон-Гюна, когда столкнулись с его флотом у острова Кочжедо в августе 1597 г. Корейский наместник провинции вызвал Вон-Гюна и велел его выпороть. Но это лишь побудило того искать утешения в пьянстве, и другим командирам не удавалось заставить его хоть что-нибудь предпринять. Он сошел на берег, где, сидя под сосной, пьяный, затуманенным взором смотрел на уничтожение корейского флота. Заметив отсутствие адмирала Ли, японцы атаковали с большим рвением, беря на абордаж каждое корейское судно, с которым сближались. Набэсима Кацусигэ, семнадцатилетний самурай, сын одного из товарищей по оружию Като Киёмаса, писал, что картина уничтожения такого множества корейских судов превосходила "даже любование цветением вишни в Ёсино". Было потоплено сто шестьдесят корейских кораблей, и вторая армия вторжения высадилась в Корее с той же легкостью, что и первая в 1592 г.

Для Като Киёмаса высадка в Корее была оправданием его мнения, что такой вариант, как мирные переговоры, вообще не следует рассматривать. Но ему пришлось отказаться от стремительного наступления на север, поскольку китайцы уже послали свою армию в южную Корею, и против одного из ее подразделений Като Киёмаса первым делом и направил свои силы. Китайцы засели в хорошо укрепленном городке Намвон, окруженном каменной стеной четырех или более метров высотой. Когда один из его командиров перехватил колонну, шедшую на помощь гарнизону, Като повел свою армию на Намвон и осадил город. Кониси, который командовал флотом, подошел к берегу и высадил подкрепления в устье реки Сем, на которой стоит Намвон.

Приготовления к обороне были сделаны по всем правилам китайской военной науки. По стенам поставили высокие башни, а сухой ров шириной в сто метров был усеян обрубками стволов с торчащими вверх сучьями. После нескольких отчаянных стычек японцы захватили ров, а затем применили одну из тех военных уловок, которые так превосходно удавались Като Киёмаса. Множество людей было послано на рисовые поля, которые крестьяне засеяли в надежде на мир. Срезав зеленые сочные стебли, они связали огромное количество снопов, приготовили штурмовые лестницы и стали ждать ночи. В темноте, в полной тишине, они подошли к той части стены, которая возвышалась на 7 метров и потому плохо охранялась, и стали возводить платформу из снопов. К тому времени, когда их уловка открылась, платформа была уже достаточно высокой, а когда поднялась тревога и аркебузиры начали обстреливать стены, снопы стали наваливать с бешеной скоростью, и куча рисовых стеблей, прочных и огнеупорных, дошла до уровня верха. Сотни самураев ворвались в крепость и перебили весь гарнизон. В первый раз японцы получили возможность исполнить приказ Хидэёси, изданный перед их отправкой в Корею, что командирам следует представлять наглядные доказательства, как они выполняют свой долг. Они соответственно бросились отсекать головы у павших защитников, число которых достигло 3 726. Головы офицеров и носы рядовых солдат засыпали солью и известью и в бочках отправили Хидэёси.

Японцы двинулись на Сеул, но уже в дороге они узнали новость, которая привела их в ужас — адмирал Ли Сунсин вернулся! Вскоре коммуникации были вновь нарушены — как раз тогда, когда они уже были всего в семнадцати милях от Сеула. Их продвижение замедлилось. Была уже середина октября, и поскольку приближалась суровая корейская зима, командиры решили отойти под прикрытие укрепленных лагерей на юге и возобновить наступление весной. Когда они подошли к крепостям, тут же был отдан приказ дополнительно укрепить их, поскольку один из китайских полководцев решил как можно скорее закончить войну, предприняв массированную атаку на японские позиции и сбросив японцев в море. Полководец Ян Хо воздвиг алтарь, в присутствии своих воинов принес жертвы, чтобы умилостивить духов Неба и Земли, и помолился за победу над захватчиками. Затем он проверил наличие необходимых припасов и отдал приказ начать общее наступление на Ульсан, известный японцам как Урусан, самый восточный из всех японских фортов. Это укрепление удерживала дивизия Като Киёмаса, оно имело прочные внешние и внутренние стены, а своей южной стороной форт выходил к морю. Военные операции, которые до того охватывали обширные территории, теперь сосредоточились в одной точке, в тридцати пяти милях от Пусана. Армия союзников, подкрепленная 40 000 китайских солдат, подошла, чтобы приступить к осаде, но слишком поздно, чтобы перехватить Асано Юкинага, который успел пройти в крепость со своими людьми.

В начале января 1598 г. китайская армия неожиданно начала штурм замка. Небольшой отряд, очевидно в качестве отвлекающего маневра, попытался взобраться на стену, но был отбит аркебузным огнем и отступил. Увидев это, японцы непредусмотрительно открыли ворота и бросились преследовать врага, думая, что это всего лишь корейцы. Отойдя на некоторое расстояние, они обнаружили, что их окружила 80-тысячная китайская армия. Только немногим участникам вылазки удалось с боем прорваться назад к стенам крепости. Они понесли большие потери, что сократило гарнизон до 5 000 человек.

На следующий день в китайском лагере вновь затрубили раковины войны, и осажденных оглушили вопли осаждающих, которые в полном составе бросились на приступ. Несколько атак было отбито, но китайцам удалось проделать брешь в стене, и гарнизону пришлось отступить во внутренние укрепления. На следующее утро японцы были разбужены дождем стрел, и сражение возобновилось. Несмотря на сильный холод, самураи так вспотели, что пот замерзал на их доспехах. Взобравшись на гору трупов своих соотечественников, китайцы пытались проломить ворота, а японцы продолжали обстреливать их со стен из мушкетов. В феврале китайцы вновь были отбиты, а часовые соскребали иней со шлемов. Некоторые японские самураи заметили, что их наплечники продолжают соскальзывать, несмотря на то, что их постоянно подгоняли. Дело в том, что их плоть исхудала настолько, что стали видны кости, а ноги стали тонкими, как стебли бамбука. Один воин, сняв шлем и маску, обнаружил лицо столь исхудавшее и сморщенное, что, казалось, он стал похож на одного из тех голодных демонов из потустороннего мира, которых так часто изображали в храмах на его родине.

К концу февраля китайский командующий, который до того рассматривал штурм крепости Урусан как дело незначительное, попытался начать переговоры. Японцы отклонили все предложения и воспользовались коротким перерывом, чтобы разжечь костры из сломанных стрел и насладиться обедом из горячей конины, срезанной с трупов их лошадей. Следующий день был тихим, но очень холодным, и многие истощенные самураи, которые уселись погреться на солнечной стороне башен, были затем найдены замерзшими насмерть. К голоду прибавилась пытка жаждой. Поскольку в крепости не было воды, японцы делали ночные вылазки и приносили воду из горных расщелин, но теперь осаждавшие воспрепятствовали этому. Солдаты, сражавшиеся днем, ночью выбирались наружу и лизали раны павших и даже втайне ели сырое мясо, срезанное с трупов китайцев. Они жевали бумагу, ставили ловушки на мышей и ели их; пренебрегая стрелами часовых, обыскивали одежду убитых врагов в поисках случайного зернышка сушеного риса. Однажды ночью китайцам удалось захватить сто человек из гарнизона, бродивших подобно призракам среди трупов павших. Блокада была полной, и каждый день голод и холод собирали свой урожай.

Со временем известия об этом дошли до других японских командиров, которые спешно собрали войска, чтобы снять осаду с Урусана. Курода, Хатисука и Набэсима выступили с войском в 50 000 человек и прибыли как раз в момент, когда начинался новый приступ. Без колебания они ударили в тыл китайским войскам, и в то же время флот Кониси прорвал блокаду Ли Сунсина, чтобы доставить осажденным припасы. На этом кончились страдания доблестных защитников, которые столько времени продержались без еды и питья, не считая талого снега. С ощущением, будто они воскресли из мертвых, они сняли свои доспехи. Для командовавших защитой Урусана, Като Киёмаса и Асано Юкинага, это стало личным триумфом. Несколько дней спустя Асано написал восторженное письмо отцу, Асано Нагамаса, ветерану кампании 1592 г. В нем он подчеркивал превосходство японского оружия, поскольку, хотя корейцы и китайцы и вооружили теперь некоторые свои части аркебузами, преимущество все же оставалось на стороне японцев:

Когда войска отправятся [в Корею] из провинции Каи, пусть возьмут как можно больше ружей, поскольку никакого другого снаряжения не требуется. Дайте строгий приказ, чтобы все люди, даже самураи, имели ружья.

С наступлением весны китайцы получили новые подкрепления, и Кониси стал советовать оставить форты и сконцентрировать войска в Пусане. Но Хидэёси не желал об этом слышать. Он, однако, отозвал большую часть армии, оставив дивизию с Кюсю и еще несколько отрядов охранять лагеря, против которых китайцы предпринимали бесплодные атаки в течение всего лета. Один из этих лагерей удерживал клан Симадзу во главе с Симадзу Ёсихиро. До сих пор это семейство сколь-либо заметно не отличилось в войне, хотя Ёсихиро и потерял старшего сына Хисаясу в 1593 г., но теперь им выпала честь участвовать в последнем сражении корейской войны на суше. То была битва при Сочоне, 30 октября 1598 г. Как и в сражении при Пёкчжэ, противники встретились лицом к лицу. Китайцы понесли большие потери. В ответ на требование Хидэёси представить доказательства воины Сацума отрезали уши у 38 700 вражеских голов, засолили их и послали в Киото. Там их захоронили в насыпи, известной как "Мими-дзука", или "гробница ушей" — ужасный памятник ужасной войне. Вскоре после этой битвы до Кореи дошло известие о смерти Тоётоми Хидэёси, который скончался 18 сентября. С его смертью развеялась мечта об империи, уже ставшая кошмаром, и в японских лагерях в Корее повсюду радостно приветствовали приказ об отправке домой.

Но война еще не кончилась, оставался последний раунд, так как японцам еще предстояла эвакуация остававшихся в Корее войск. Чтобы обеспечить безопасное отступление, известие о смерти Хидэёси держали в строгом секрете от корейцев, чтобы они не предприняли нападение во время погрузки войск. Но корейские шпионы в Японии вскоре узнали о намерениях японцев, и когда Кониси выходил из пролива Ноньян 16 декабря 1598 г., до него вдруг донесся звук пушечного выстрела. Вскоре он встретил отряд судов Симадзу, который вышел со своей базы на острове Сучон и столкнулся с кораблями адмирала Ли, жаждавшего нанести последний удар по уходящему врагу. Атака началась в полночь, и теперь сражение было в самом разгаре. Воины Симадзу дрались отчаяно, им удалось взять на абордаж корабль первого помощника адмирала и убить его командира. Адмирал Ли подоспел на помощь, но в этот самый момент пуля поразила его под мышку, и он упал. "Пусть никто не видит, это может повлиять на ход сражения", — сказал он стоявшему рядом моряку. Его прикрыли щитом и не стали никого извещать о его гибели. Японцы отступили. Симадзу вышли из боя с пятьюдесятью кораблями, а Кониси воспользовался сумятицей битвы и прорвался в открытое море. "Но, как только стало известно о гибели их Великого Адмирала, скорбные возгласы как корейцев, так и китайцев разнеслись далеко над океаном". Так погиб адмирал Ли — в тот самый момент, когда последний самурай покидал Корею.

На этом закончилась корейская война, кампания уникальная в военной истории Японии, единственный случай, когда энергия самураев была направлена на агрессивные действия против соседней страны. Она началась как первый этап грандиозного проекта, целью которого было завоевание Китая, но в результате не принесла никакой территориальной, финансовой или политической выгоды. В Японии ее образно нарекли "кампанией с головой дракона и хвостом змеи". Иначе говоря, ее начали очень энергично, но постепенно энергия японцев иссякла. Тем не менее она оказала большое влияние на последующие поколения, особенно когда в Японии строились планы создания новой азиатской империи, а успех самураев на корейской земле считали "цветком, достойным украсить японскую историю". Прежде чем циничный читатель осудит такой взгляд на войну, превратившую Корею в пустыню, ему стоит сравнить его с распространенным в Англии отношением к походам Генриха V во Францию и вспомнить, что в истории Японии корейская война была единственным случаем заморской агрессии за шестьсот лет. Более того, вторжение китайцев в конце 1592 г. было для Кореи почти таким же бедствием, как и высадка японцев. Когда китайцы перешли через Ялу, корейцы уже готовы были перейти от обороны к наступлению; можно предположить, что если бы китайцы не явились, чтобы разделить с корейской армией ее и без того скудные запасы, Корея к тому времени могла бы превратиться в один огромный военный лагерь. Тогда освобождение северной Кореи стало бы лишь вопросом времени. Но получилось так, что Корея подверглась разграблению со стороны обеих наций и беспомощно наблюдала, как две великих державы сражаются на ее земле — далеко не последний раз в корейской истории. К тому же, когда в 1598 г. японцы ушли с Корейского полуострова, китайцы оставили там гарнизон в 34 000 человек, что едва ли способствовало возрождению Кореи.

Для Кореи война обернулась трагедией. Вся страна стала полем битвы, и помощи ждать было неоткуда. Города и села лежали в руинах, повсюду бродили голодные беженцы и шайки разбойников, а коррумпированные чиновники набивали карманы, пользуясь всеобщим смятением.

Война нанесла удар и по минскому Китаю. У китайского правительства к началу войны и без того хватало внутренних проблем, а проведение кампании в Корее обошлось ему очень недешево. Только для второй корейской экспедиции китайской армии потребовалось 118 000 зажигательных стрел, 41 тонна пороха, а также мечи, фураж и рис. Это не просто истощило ресурсы нации: поскольку большая часть войск была переброшена из северного Китая, защита его границ была ослаблена, что в конечном счете привело к завоеванию Китая маньчжурами.

И для Японии эта война была неудачной. Кампания провалилась, поскольку Хидэёси не смог понять, что для достижения успеха на суше необходимо преобладание на море. Вопрос был не в создании более совершенных кораблей и не во взаимодействии армии и флота — что, кстати, было достигнуто перед отправкой второй экспедиции. Необходимо было запереть или полностью уничтожить вражеский флот, прежде чем высаживать в Корее хотя бы одного самурая. Если бы это было сделано в то время, когда Вон-Гюн еще командовал корейским флотом, весь ход кампании мог быть иным. Но подобные идеи в корне противоречили традиционному японскому взгляду на корабль как на плавучую платформу для солдат, и ни Хидэёси, ни его командиры не имели опыта, который позволил бы им думать иначе. Так что предоставим читателю возможность гадать, что было бы, если бы второй эшелон армии вторжения высадился и двинулся на Китай.

Что же получила от всего этого Япония? С точки зрения военной и политической — ничего. Привезли домой немалую добычу, включая такие странные предметы, как камни для строительства замков и садовые деревья. Самым неожиданным результатом корейской войны и наиболее долговечным ее памятником стал переезд в Японию десятков корейских гончаров. Благодаря пристрастию японцев к чайной церемонии их привезли в Японию, чтобы они продолжали там заниматься своим ремеслом. С ними, без исключения, хорошо обращались, некоторые из них вступили в смешанные браки, другие сохранили чистоту корейской крови и чисто корейский стиль керамики. Жестокая корейская война имела, по крайней мере, одно мирное последствие.

Hosted by uCoz