|
Ганс-Иоахим Диснер СОДЕРЖАНИЕ От редактора Книга немецкого ученого Ганса-Иохахима Диснера посвящена основанию в 442 г. королевства вандалов и истории его существования. Это малоизученная в советской и российской историографии тема, и необходимость в переводе данной работы назрела уже давно. Сразу же после падения Западной Римской империи имя вандалов стало обрастать домыслами и мифами; но насколько реальна картина, нарисованная римскими писателями, и почему именно имя вандалов стало синонимом дикости и разнузданности? С этого вопроса Диснер начинает книгу, рассматривающую многие спорные проблемы, связанные с Великим переселением народов в целом и вандальским королевством в частности. В орбиту его внимания попадают не только вандалы, но и общие перемены, сотрясавшие Запад в течение V–VI вв. Действительно, успех варваров нельзя понять в отрыве от глубокого политического и экономического кризиса, охватившего Римскую империю, иначе трудно объяснить, как незначительные по численности, скверно вооруженные и неорганизованные варварские племена смогли прорвать римскую границу. Уже в III в. в империи начался хозяйственный и политический упадок. Необходимость вести постоянные войны и охранять границы обходилась римской казне очень дорого. В V в. тяжкое налоговое бремя и бесчинства римской администрации на местах привели к тому, что население империи стало видеть в государстве прямого эксплуататора и перестало быть заинтересованным в его защите, зачастую предпочитая переходить на сторону варваров. Восстания обедневших слоев римского общества, колонов и рабов отвлекали на себя римские войска, ослабляя оборону империи. Боеспособность и моральный дух римской армии резко падали. В этих условиях правительству пришлось пойти на уступки варварам, надеясь, что неистовые полчища удастся приручить, навязав им "римский" образ жизни. Так германские племена получили доступ к вожделенным землям. Римляне использовали варваров как для подавления внутренних мятежей, так и на границе империи против других племен. В знаменитой битве при Каталаунских полях на стороне римлян против гуннов бились вестготы и аланы. Но ситуация вышла из-под контроля: вместо того чтобы "романизировать" варварские племена, римляне испытали на себе влияние обычаев и традиций своих противников. Итальянский историк Ф. Кардини писал об этом периоде: "Варвары были повсюду… впереди — в наступающих ордах, и позади — под знаменами римских легионов". И в конце концов власть над Италией плавно перешла к остготскому королю Теодориху, старавшемуся поддерживать видимые признаки существования римской административной системы. К этому времени племена вестготов у же закрепились на Иберийском полуострове, а вандалы — в Северной Африке. Судьба варварских королевств, образовавшихся на руинах Римской империи, была различной. Некоторые из них (королевства франков, вестготов) существовали еще долгое время, удерживаясь у власти не только благодаря своей силе, но и потому, что смогли заручиться поддержкой влиятельного ортодоксального духовенства и местного римского населения. Вандалов же ждала иная участь — после недолгой войны их государство в 534 г. было завоевано войсками византийского императора Юстиниана и прекратило свое существование. Причины триумфа и гибели вандалов стоят в центре работы Диснера, давшего в своей книге полную картину социальной, политической, экономической и культурной жизни их королевства. Глава I. Проблематика Великого переселения народов. Вандалы и вандализм В современных исторических исследованиях и исторической науке Великое переселение народов занимает достаточно важное место. Его значительная протяженность в пространстве и времени, позволяющая поместить его в исторический период между "поздней античностью" и "ранним средневековьем", которые, с одной стороны, тесно переплетены, а с другой — имеют четко очерченные границы, наряду с историческими исследованиями обеспечила благодатную почву для множества исторических фантазий и даже породила обильную романтическую литературу. Великое переселение, безусловно, являлось важным фактором как для клонившейся к закату истории Рима, так и для развивающихся германских и романских государств, не говоря уже о Византийской империи и восточном мире, который в скором времени захватили мусульмане. Широта исторических и географических рамок этого события подводит нас к выводу, что когда мы говорим о Великом переселении, мы говорим о весьма сложном историческом явлении, если даже не принимать во внимание переселения, выходящие за рамки гуннской и германской областей, например нашествия североафриканских берберов и мусульман. Эта привычка к локализации сегодня подвергается сомнению, тем более что, например, нашествие берберов (мавров) нельзя исключать из Великого переселения народов, так как оно происходило одновременно с важнейшими этапами перемещения германских племен (вандалов). Начиная с XIX в., в связи с так называемой теорией катастроф, Великое переселение зачастую стали считать основной причиной упадка Западной Римской империи. Сегодня надо отказаться от подобного рода преувеличений в оценке значения Великого переселения, указав на то, что (как уже подчеркивали, основываясь на знаниях своей эпохи, Жан-Баттиста Вико или Эдуард Гиббон) к кризису и, в конечном итоге, падению империи привел упадок самой римской государственности и позднеримского общества. Если принять это предположение об упадке государства, то сразу возникает масса различных факторов, которые, представляясь достаточно важными, попеременно выходят на первый план. Наряду с противоречиями между различными классами позднеантичного общества, которые приводили к волнениям, беспорядкам и более крупным восстаниям, характерными причинами гибели империи были также ранняя варваризация государства (прежде всего армии), экономическое и социальное уничтожение среднего класса и пышный расцвет бюрократии, противопоставлявшей себя огромным массам населения. Во всяком случае, рассматривая историю позднеримской империи и причины ее падения, нельзя не учитывать эти исторические феномены. Явной ошибкой можно назвать вывод о том, что как на Западе, так и на Востоке решающими были все эти негативные явления; ведь относительно более высокой социально-экономической или военной стабильностью или же культурным превосходством невозможно объяснить тот факт, что, вопреки проявлениям упадка и атакам врагов, восточная часть Римской империи смогла укрепиться и превратиться в Византийское государство. Первые волны переселения народов одинаково сильно затронули как Восток, так и Запад империи (378 г., Адрианополь!), тогда как более поздние волны все больше устремлялись на Запад, но, тем не менее, Восточная Римская или Византийская империя, по крайней мере, до распада государства гуннов после смерти Аттилы, оставалась непосредственным объектом нападения кочующих племенных групп. В своей работе "Римская история" А. Хойс делает почти аналогичный вывод: "В этой связи вторжение германцев является, естественно, важным событием. Однако напрашивается уже высказанное соображение, и можно спросить: потому ли восточной части империи удалось пережить кризис, что она не испытала германского вторжения? Подобное упрощение не соответствует простым фактам, так как Восточный Рим постоянно вынужден был бороться с германскими пришельцами. И кроме того: неужели толчком к падению империи послужили какие-то поселения восточных германцев на границе? После всего того, что история сообщает нам о жизнеспособности этих так называемых государств, было бы слишком большой честью для них посчитать, что такое положение дел соответствовало действительности. К тому же вторжение "варваров", в сущности, — обычная судьба всякой развитой культуры, не только в античности, но и в Индии, Китае, а еще раньше в Египте. Но собственных сил варваров недостаточно для каких-либо важных изменений. Вопрос в том, противопоставляется ли им эффективная внутренняя сила самосохранения, которая выдерживает политические катастрофы, может ассимилировать чужое и способна восстановить сама себя. Западной Римской империи этого явно не удалось". Трудно что-либо добавить касательно различных "влияний" переселения народов, хотя мы вряд ли стали бы отзываться о мире новых возникших государств так же пренебрежительно, как Хойс. Несмотря ни на что, является объективно неоправданным вытекающее отсюда преуменьшение значения Великого переселения, которое можно было бы показать более детально, указав на малочисленность германских сил, "примитивность" их вооружения и способов ведения войны (у них не было осадных орудий!) и на изначальную неспособность к более высокой административной и культурной деятельности. Дело в том, что если настаивать на незначительной важности переселения народов, то тогда причины ослабления и, в конечном счете, гибели Рима следует искать исключительно во внутреннем упадке. Этому, однако, противостоит так называемая теория преемственности, которая также привлекла пристальное внимание Хойса. Согласно ей античность, "внутри которой происходили эти перемены, не прекратила своего существования после предполагаемого "упадка"". К этому Хойс добавляет следующее: "Упадок античности, понимаемый как изменение формы, а именно только так его и следует понимать, является никак не постепенным или вытекающим из имманентного закона умирания, а четко очерченным и поддающимся анализу процессом". Хойс полагает, что при подобном сужении подхода выводы из оговоренного им понимания не подлежат сомнению. Это не дает нам основания считать преобразования в античной структуре жизни, которые были в полном разгаре с III века, смертельным процессом разложения. Поздняя античность очень отличается от ранней, собственно, античности, однако это эпохи, относящиеся к одной и той же истории, эпохи, имевшие один и тот же "исторический субъект". Им была свойственна преемственность, и в этом смысле Византия является подлинным продолжением античности. Если бы всей империи была уготована судьба Восточного Рима, то, вероятно, никому не пришло бы в голову, что античности придет конец". В определенной степени мы разделяем такое видение этого вопроса. Однако прежде всего мы хотели бы поставить вопрос об "оправдании" концепции со столь сильным биологически-морфологическим уклоном, которая восходит к О. Шпенглеру и его предшественникам. Тогда можно было бы поинтересоваться, действительно ли "упадок античности" является "четко очерченным и поддающимся анализу процессом". Это имеет еще большее отношение к фактам, хотя и об этом можно было бы поспорить, чем к причинным связям и "фону". Нам также не вполне ясно, был ли в поздней античности тот же "исторический субъект", что и в классической античности. Как в таком случае можно было бы точнее определить этот субъект? Кроме того, границы таких понятий, как "упадок" и, соответственно, "падение" и "великое переселение народов", следовало бы по возможности четко разграничить с понятием "преемственности", которая еще мало изучена; преждевременное смешение неприемлемо с методологической точки зрения. Вряд ли можно утверждать, что внутренний упадок империи, переселение народов и преемственность были одинаково важными и решающими факторами. Наиболее удовлетворительным для нас представляется следующее определение: после начала внутреннего кризиса Римской империи в результате волн великого переселения народов Западная Римская империя пришла в упадок; однако в "государствах-наследниках", прежде всего в Византии, сохранилась определенная преемственность социально-экономических и культурных структур Империи (например, рабство, латинский язык, церковная организация и культура). Отсюда можно подойти к определению самого феномена "великого переселения", которое тематически напрашивается само собой. Мы будем исходить из типологии и подчеркнем следующее: античность, для которой было характерно преобладание рабовладения, постоянно переживала так называемые переселения народов; при этом на территории, заселенные и управляемые обществами, стоявшими на более высоком культурном уровне, проникали племена, части или группы племен (народности), находившиеся на более низком культурном уровне. И, наоборот, при завоевании территорий, стоящих на более низком уровне развития, мы говорим о колонизации (ионийское и дорийское нашествия, переселение народов стоят по одну сторону, а греческая и римская колонизация — по другую). Изначально переселения народов, в том числе и в период поздней античности, имеют достаточно примитивные признаки. Во-первых, они состояли не только из войн, а по большей части состояли в передвижении отдельных родов, кланов и более значительных групп, к которым по пути присоединялись другие, "дополнительные" группы. Поэтому зачастую эти волны переселений бывали неоднородными, им не хватало должной силы военного удара и способности систематически владеть и управлять захваченными территориями. Во-вторых, в дальнейшем они заканчиваются скорее мирным заселением, чем захватом земель и основанием "полноценного" государства. Большинство из них удовольствовалось положением римских федератов, которым выделяли пахотные земли и на которых возлагали военные обязательства. Первоначальная непритязательность переселяющихся племен связана с их сравнительно низким уровнем культуры и общественного расслоения, а также частыми угрозами со стороны врагов или неблагоприятными климатическими условиями, которые, похоже, и были главной причиной всех переселений. Нередко эти переселяющиеся группы временно возвращались к уже изжитому ранее кочевому или полукочевому образу жизни. Однако когда, несмотря на растущее сопротивление римлян, они постепенно добились все больших успехов (речь идет прежде всего о периоде, начиная с 410 г. н. э.) и познакомились с благами античной цивилизации, вместе с личными и коллективными притязаниями стала усиливаться тенденция к покорению как можно большей части территории империи. Здесь находится отправная точка для основания самостоятельных государств или "королевств" на границе империи и образования феодального мира, состоящего из мелких государств. Начавшись с переселения народов, этот процесс перетекает в Cредневековье. Во время второй фазы великого переселения вместо военно-политической борьбы между римскими и варварскими силами часто обнаруживаются противоречия на сравнительно более высоком уровне: война развернулась между "местной" ортодоксией и арианством, проникшим вместе с германцами, римской и более примитивной германской бюрократией, которая, однако, уже находилась в переходных к феодализму формах, а также между новой варварской аристократией и различными слоями общества, входившими в состав населения империи. Разумеется, грубое поначалу подавление всего "римского" или "романского" мало-помалу смягчилось, и в конце концов, не прошло и нескольких десятилетий, как возникли самые разные формы мирного сосуществования, и в ходе многообразного процесса романизации и христианизации (например, обращение германцев-ариан в ортодоксальную веру) варвары были ассимилированы представителями более высокой культуры и цивилизации. Важным последствием переселения народов является также дальнейшая общественная дифференциация внутри германского населения, в особенности становление знати и королевских родов (образование династий). Наши предыдущие размышления закономерно подводят нас к вопросу, обоснованно ли мы употребляем название "вандалы" и в особенности термин "вандализм". При этом мы приближаемся к общей оценке великого переселения народов. Современные исследования вопроса строятся главным образом на том основании, что то отрицательное значение, которое придавалось слову "вандалы", прежде всего с XVII и в XVIII в., указывая на враждебность к культуре и стремление к ее разрушению, является по меньшей мере сильным преувеличением. Рассмотрение истории понятий "вандал" и "вандализм" позволяет пролить свет на эту проблему. Некоторые писатели — современники великого переселения — считают вандалов, так же как и других варваров, жестокими разрушителями. К этому вердикту присоединились и средневековые писатели. Однако отрицательная оценка слова "вандал" является следствием прежде всего "свободного" литературного творчества писателей эпохи Просвещения. Так, в негативном смысле употреблял слово "вандал" Вольтер, следуя английским образцам. С другой стороны, в 1794 г. епископ Григорий Блуаский использовал термин "вандализм" (совсем в другой общественной сфере) для критики известных проявлений Французской революции. В один миг это слово (вместе с его производными) произвело фурор и проникло в основные культурные языки, например английский, немецкий, итальянский испанский и португальский. Даже классики, такие, как, например, Шиллер, быстро восприняли новый термин. В то время как названия других племен, участвовавших в переселении народов, например бургундов или франков, либо совсем не получили отрицательного развития, либо, как готы и гунны, лишь до определенной степени служили для обозначения варварства и бескультурья, то участь вандалов оказалась менее счастливой. Естественно, причины столь негативного отношения следует искать и в источниках того времени. В принципе, можно пойти еще дальше, приняв во внимание более древнюю греческую этнографию (достигнувшую своих вершин во времена Геродота и в его работах). Однако при ограниченности ее географических и духовных горизонтов она не в состоянии сказать что-либо о далеких и малоизвестных народах. Эти упоминания в целом были скудными, неточными и часто также негативными, так как за неимением надежных источников в ходу нередко были выдумки, искаженные рассказы о путешествиях или ошибки переводчиков. Стереотипные представления той древней этнографии, зачастую путавшие одни народы с другими и исходившие к тому же из сомнительного положения о культурном и духовном превосходстве греко-римского мира, нередко сохранялись вплоть до поздней античности и Средневековья (поскольку из литературных соображений писатели большей частью заимствовали оригиналы известных предшественников) и особенно сказывались при характеристике враждебных варварских племен. Помимо политической вражды, как раз в эпоху переселения народов часто становится актуальным еще и вопрос о религиозном соперничестве (ортодоксальных писателей с арианами или даже с язычниками-варварами). Кроме того, по-прежнему сохранялась антипатия образованных римлян по отношению к невежественным и культурно враждебным не-римлянам. Таким образом, на основании "принципиальной" вражды между "римлянами" и "варварами" в V в. сформировался устрашающий образ вандалов и других варваров. В нем дикость, жестокость и бесчеловечность сочетались с вероломством и даже трусостью. Лишь изредка встречаются указания на такие положительные черты, как целомудрие, справедливость и стойкость. Несомненно, благодаря упоминанию о некоторых положительных качествах (а также разнице в местах рождения писателей) этнографический образ варварских племен получает определенную многоплановость и многоцветность. Повсюду можно заметить, что оценка индивидуальных черт варварских племен не следует единственной схеме, и к последней обращаются писатели, возлагающие долю ответственности за падение империи на ее правительство и население. В целом же, конечно, переселение народов и стоявшие за ним племенные союзы получали резко отрицательную характеристику и оценку. Авторитетные писатели и духовные лица того времени, выражавшие, по существу, общественное мнение, такие как Иероним, Августин, Орозий, Ориентий или Проспер Тиро (и многие другие), доказывают жестокость вандалов и других варваров даже на примере отдельных событий. Они упоминают самые разные формы насилия, такие как разбой и грабежи, порабощение и убийство, рисуя впечатляющую картину бедствий покоренного населения. О злодействах вандалов на самый разный лад рассказывают современные хроники, донесения, переписка, литературные произведения и даже имперское законодательство. Однако во всех литературных жанрах необходимо принимать во внимание преувеличение, которое, в зависимости от ситуации, объясняется либо риторическими приемами, либо праведным гневом, либо даже политической пропагандой. Следует упомянуть еще одну точку зрения, на которой особенно настаивает французский исследователь Кр. Куртуа: мы почти ничего не знаем о более точных причинах и обстоятельствах варварской "жестокости". Несомненно, часто она вызывалась или усиливалась упорным сопротивлением и нагнетанием страха со стороны влиятельных кругов, прежде всего аристократии и духовенства, и соответствовала военному и международному праву того времени. В этой связи также можно было бы указать на "негуманность" римского правосудия. Кроме того, классовые противоречия внутри пирамиды римского общества давали варварам возможность одерживать верх. Они настраивали один слой населения против другого, в частности, обращались с высокопоставленными людьми как с военнопленными или рабами, хотя часто справедливость требовала по крайней мере равного отношения. Во всяком случае ни племена, участвовавшие в великом переселении в целом, ни вандалы в частности не заслуживают того жесткого приговора, который заложен в термине "вандализм". Несомненно, ведение войны на более поздних стадиях исторического развития, которые действительно можно было бы охарактеризовать как империалистические, зачастую было более жестоким. При этом даже необязательно обращать свой взор в самое далекое прошлое, а можно указать на нашествие монголов в Средние века. Естественно, мы не пойдем настолько далеко, чтобы обсуждать "патриархальные" методы ведения войны у племен, участвовавших в переселении народов. Однако следует подчеркнуть, что и для них война была всего лишь "ultima ratio" (последним доводом), которой они, хотя и с неохотой, подчинялись по причине своей слабости в других отношениях. Сравнительно мелкие племена, такие как бургунды, свевы или даже вандалы, в особенности старались добиваться своих целей по возможности без использования военных средств или же стремились к скорейшему восстановлению мира. Более беспристрастные авторы засвидетельствовали эту часто повторяющуюся ситуацию и даже с похвалой отозвались об этом. Этим авторам также был небезызвестен тот факт, что переход власти от римлян к германцам часто положительно сказывался на положении некоторых групп населения империи, прежде всего более бедных слоев. Отсюда был уже один шаг до взвешенной, даже апологетической оценки великого переселения и его участников. Сначала его совершали лишь изредка (а потом главным образом с моральной и богословской точки зрения) такие писатели, как Сальвиан из Массилии, Проспер Тиро или Кассиодор. Когда эти писатели с оптимизмом, который кажется нам порой неприемлемым, отмечали нравственно-религиозные качества варваров и ожидали от них обновления умирающего римского мира ("mundus senescens"), поскольку те очень хорошо адаптировались, то они очень сильно ошибались в своих оценках предполагаемого развития истории. И все же они заранее лишили более глубокого основания легенду о "вандализме" племен, участвовавших в великом переселении, которая тогда только зарождалась, но продолжает существовать и по сей день. |
