|
Филипп Эрланже ОГЛАВЛЕНИЕ Предисловие Часть первая. СЛИШКОМ ЛЮБИМЫЙ СЫН I. КОРОЛЕВА-ЗОЛУШКА (20 сентября 1551 – 10 июля
1559) II. "ПЕЧЬ ЯРОСТИ" (10 июля 1559 – 31
января 1564) III. МАТРИМОНИАЛЬНЫЕ МИРАЖИ (31 января 1564 –
14 января 1566) IV. ПУТЬ СЛАВЫ (14 января 1566 – 1 мая 1568) V. ЛЮБИМЕЦ МАРСА (1 мая 1568 – 16 октября 1569) VI. ОТ СУМАСБРОДНОЙ МАРГО ДО ВЕСТАЛКИ ЗАПАДА (16
октября 1569 – 12 сентября 1571) VII. ГОСПОДИН АДМИРАЛ (12 сентября 1571 – 7 июня
1572) VIII. ПРЕВРАТНОСТИ ЛЮБВИ И ВОЙНЫ (17 июля – 19
августа 1572) IX. ДНИ ПАРИЖА (19 августа – 29 сентября 1572) X. ОТ ЛА-РОШЕЛИ ДО КРАКОВА (29 сентября 1572 –
6 июля 1573) XI. КОРОЛЬ ПОНЕВОЛЕ (6 июля 1573 – 18 февраля
1574) XII. СТОДВАДЦАТИДНЕВНОЕ ЦАРСТВОВАНИЕ (18 февраля
— 19 июня 1574) Часть вторая. КОРОЛЬ I. ВЕНЕЦИАНСКИЙ ЯД (23 июня – 27 июля 1574) II. "ОН МОЖЕТ ВСЕ, ЛИШЬ БЫ ЗАХОТЕЛ"
(27 июля – 5 сентября 1574) III. СМЕРТЬ ПРИНЦЕССЫ КОНДЕ (5 сентября 1574 –
15 февраля 1575) IV. АТРИДЫ (15 февраля 1575 – 7 мая 1576) V. МИР КОРОЛЯ (7 мая 1576 – 17 сентября 1577) VI. ОСТРОВ ГЕРМАФРОДИТОВ (17 сентября 1577 – 23
января 1579) VII. ВОЙНА ВЛЮБЛЕННЫХ (23 января 1579 – 26 ноября
1580) VIII. ПРАВЛЕНИЕ ВИЗИРЕЙ IX. ДАМОКЛОВ МЕЧ (26 ноября 1580 – 10 июня 1584) X. СМЕРТЬ ГЕРЦОГА АНЖУЙСКОГО (10 июня 1584 – 18
июля 1585) XI. "ОНИ ОБЛОЖИЛИ МЕНЯ КАК ЗВЕРЯ И СОБИРАЮТСЯ
ПОЙМАТЬ В СЕТИ" (18 июля 1585 – 23 декабря 1587) XII. НЕПОБЕДИМАЯ АРМАДА И ДЕНЬ БАРРИКАД (23 декабря
1587 – 8 сентября 1588) XIII. "ОН НЕ ПОСМЕЕТ!" (8 сентября 1588
– 5 января 1589) XIV. СМЕРТЬ ЗА ФРАНЦИЮ (5 января – 2 августа 1589) Библиография Многих мыслящих людей, прочитавших это сочинение ранее, оно подвигло к размышлениям об исключительной несправедливости, жертвой которой пал необыкновенный человек — великий француз и король-мученик. Книга была впервые опубликована в 1935 году, когда раздоры в нашей стране угрожали ее независимости и безопасности, и теперь, увеличенная в объеме и обогащенная новыми данными, она выходит в свет снова ко времени: странная судьба, о которой здесь повествуется, может дать нам немало поучительных уроков. История Генриха III — это в действительности история политика, поднявшегося над схваткой, история вдохновенного провидца, достигшего высот героизма, который утратил любовь народа, а потом и жизнь из-за того, что отрекся от личных чувств и даже от убеждений, поскольку они не соответствовали интересам государства. Преступление последнего Валуа состояло в том, что он опередил свое время не только дерзостью и утонченностью вкусов, но прежде всего ясностью ума, терпимостью, нравственной самоотверженностью. Преступление это кажется в такой степени одиозным, что Франция, спасенная этим монархом, упорно не желает признавать, чем ему обязана,— а обязана она ему сохранением своей национальной общности, свободой совести, Академией и первым гражданским кодексом. Без него ничего этого бы не было. Генрих был болен телесно и в какой-то мере духовно, его отличали обескураживающие слабости, странности, причуды — мы сочли себя обязанными их выделить особо, чтобы ничего не скрывать в характере этого удивительного человека. Он не был Гелиогабалом, каким его описывали: он был последним из сынов Возрождения, последним воплощением Его Величия, его пороков, его контрастов и его очарования. Если первые лица государства обнаруживают подобные слабости, это всегда отталкивает народ, чем с великой радостью и воспользовались фанатики всех партий, чтобы опорочить человека, равного им, но возвысившегося над ними. Утратил ли ныне урок Генриха III свою ценность? Совсем наоборот: ведь пафос внутренней драмы соединен в нем с драмой суверена, принесшего себя в жертву во имя сплоченности и единства родины в период — один из многих — когда французы упорно не желали любить друг друга. К середине царствования Франциска I Франция начала ощущать сильное влияние новых течений, которые распространялись в мире с началом Возрождения. Открытие античности и неизвестных земель, циркуляция богатств, приток денег, межгосударственная торговля, развитие роскоши, благосостояния, художественного вкуса преобразили внешний вид людей и вещей, кардинально изменили материальную жизнь человека. В свою очередь и в интеллектуальной жизни происходила революция, по мере того как вопреки сопротивлению духовенства и провинциальных парламентов книгопечатание открывало "шлюзы" любознательным умам. "Идея,— писал Анри де Жувенель в одной примечательной, но малоизвестной книге,— становится повелительницей людей. Она поднимается выше пап и королей. Дворянин, не помышлявший ни о чем, кроме защиты титула и фьефа; буржуа, которого интересовали лишь коммунальные свободы; серв, озабоченный своим куском хлеба, встают с оружием в руках на защиту убеждений. Конечно, от выгод никто не отказывается, но теперь стремление к ним прикрывают благовидными предлогами. Со времени собора в Сансе, состоявшегося в 1528 г., начинается великая тяжба той эпохи — между свободой совести и властью традиции. Франция более не делится на классы, она делится на две партии". Две партии! Прежде никто не представлял, что благочестивые души, в XV и даже в XIV веках мечтавшие реформировать церковь, могут дойти до создания еще одной. Но это произошло, когда столкнулись вера и разум, буква и дух, догма и личная совесть. Страсти ожесточили сторонников противостоящих блоков до фанатизма. Если католицизм защищался с помощью костров и пыток, то и Кальвин собирал протестантов под знамя сурового, деспотичного и не менее нетерпимого закона. Насилие, развязанное с 1534 г. вопреки личному желанию Франциска I, поначалу творилось только во имя религии. Но когда вслед за учеными людьми и простым народом к сторонникам Реформации присоединилось много дворян, спор быстро был замаран грязными соображениями политической выгоды. Случилось так, что в час кризиса монархия, чья мощь уже была подорвана плачевным царствованием Генриха II (о котором по праву писали, что его правление было самым пагубным для страны), со смертью этого государя оказалась крайне обессиленной, как всегда бывало при несовершеннолетних правителях. Вельможи в таких условиях, как правило, пытались уничтожить дело Капетингов — централизацию — и вместе с тем попрать их золотой принцип — единство. Осуществляя этот давний замысел, они воспользовались борьбой католиков и протестантов, к которой добавилась схватка различных кланов, жаждущих власти. Дело, конечно же, перешло из внутренней сферы в международную: разобщенная Франция стала ставкой в игре, которую вели между собой Испания и Англия и в которой можно было выиграть власть над морями и контроль над равновесием на континенте. Оба лагеря одушевляла разрушительная ярость, каждый находил "в вине другого оправдание своей вины". Когда преждевременное угасание рода Валуа обозначило еще и династическую проблему, уже казалось, что от страны, которая недавно была первым королевством христианского мира, не останется ничего. Неизбежными плодами гражданской войны, в которой с радостью принимали участие все разбойники Европы, стали нищета, анархия, сепаратизм, иностранное засилье. Страшный долг предотвращения стольких катастроф выпал на долю королевы-иностранки, которую муж при жизни не допускал к власти, и ее чахлых сыновей. Это было время, когда государства отождествлялись с их монархами (протестанты очень долго не спешили оспаривать законность верховной власти, хотя она и преследовала их), когда королевская кровь ценилась как палладиум, без которого народ чувствовал себя заблудшим стадом. В подобной атмосфере, несмотря на требования экономической, социальной, религиозной эволюции, человек, рожденный под сенью трона, сохранял способность влиять на темп событий, даже видоизменять их и, при умении пользоваться случаем, склонять весы в ту или иную сторону. В решающий миг эта власть досталась юноше, в характере которого преобладал языческий дух Возрождения, но при этом сохранился и глубокий отпечаток средневековья; он — символ уходящего мира — принял на себя задачу указать путь в будущее. Часть первая. СЛИШКОМ ЛЮБИМЫЙ СЫН I КОРОЛЕВА-ЗОЛУШКА (20 сентября 1551 – 10 июля 1559) Восемнадцать лет супружества, четыре года правления, пятеро детей, но и после всего этого королева Екатерина Медичи оставалась при собственном дворе чужой. Изо дня в день она жила в страхе перед будущим, скромная, незаметная, боящаяся кому-то не угодить, раболепно-услужливая и любезная. Печальная судьба! Злой рок преследовал
ее с колыбели. В возрасте трех недель она стала круглой сиротой,
и очень скоро пошел слух, что она приносит несчастье близким, потому
что окружавшие ее люди умирали: бабка — Альфонсина Орсини, тетка
— Клариче Строцци, дядя — папа Лев Х, первый жених — принц Оранский
и даже ее юный кузен Ипполит, в которого она была тайно влюблена. В четырнадцать лет ей показалось, что она наконец взяла реванш, когда благодаря макиавеллистской политике папы Климента VII, ее родственника, она — внучка аптекарей — была помолвлена с принцем Генрихом Французским, потомком Святого Людовика. С какой гордостью она смотрела на Марсель с палубы папской галеры, устланной малиновым атласом, когда на рев пушек отвечала песнь колоколов! Сидя в торжественном облачении в sedia gestatoria (паланкине — лат.), перед которым несли Святые Дары, папа ехал по городу под рождественские песнопения горожан. В роскошном кортеже, следовавшем за ним, пурпурные мантии кардиналов, фиолетовые подрясники епископов, белые и коричневые одеяния монахов перемежались латами и плюмажами военных. В носилках, разукрашенных, как раки святых, торжественно следовало несколько прекрасных римлянок, увешанных драгоценностями. В течение тридцати четырех дней празднеств Медичи был намерен состязаться в расточительности с французским двором. Король Франциск I рассчитывал, благодаря своим щедротам, купить у Святого престола "три несравненных жемчужины" — Неаполь, Геную и Милан. И он не жалел ничего, чтобы покорить гостей. В те времена он еще сохранял свою веселость, галантность, любовь к безумным авантюрам. К несчастью, наследник не был похож на него. Генрих де Валуа, сын Короля-Рыцаря и королевы Клод, покровительницы фруктовых садов, был юнцом скучным, унылым, романтическим, набожным и любил одеваться в черное. Клуэ оставил нам его портрет, производящий странное впечатление. Над торсом атлета мы почему-то видим сонное лицо с полузакрытыми глазами. Однажды Франциск I пожаловался
на неотесанность мальчика прекрасной Диане де Пуатье, графине де
Брезе, как говорили — его бывшей любовнице. Перспективу лишить невинности
принца крови эта дама нашла соблазнительной. В то время внешность Дианы достигла наивысшего великолепия, с которым не совладают годы. Она демонстративно носила траур по покойному мужу, потому что черные и белые платья выгодно подчеркивали прославленный цвет ее кожи. Говорили, что она холодна, расчетлива и, прежде всего, честолюбива. Добровольно выйдя в пятнадцать лет замуж за пятидесятилетнего горбуна, теперь она не постеснялась стать сожительницей ребенка, которому годилась в матери. Генрих, чья голова шла кругом от героических романов, воспылал страстью к этой амазонке с именем богини. Он поклонялся ей согласно куртуазному этикету, носил ее цвета, посвящал ей стихи. Иллюзии Екатерины рассеялись сразу
по приезде. Ее румяное лицо с тяжелой нижней челюстью, большие расширенные
зрачки, восхитительные кисти рук и ступни вызывали у юного принца
лишь отвращение. Романтическое дитя заставило свой двор молчать. Климент VII был полностью осведомлен об интригах французского двора. Не собираясь выполнять ни одного из своих обязательств, он не хотел, чтобы последствия его лжи сказались на Екатерине, и, чтобы сделать союз обоих детей нерасторжимым, потребовал немедленного фактического совершения брака. Это была вынужденная брачная ночь. На рассвете первосвященник без спроса внезапно появился у ложа молодых, чтобы удостовериться, выполнил ли юный супруг свой долг. Не удовлетворившись этим, он продлил
на три недели свое пребывание в Марселе, надеясь увидеть племянницу
беременной, что значило бы, что Франция уже от нее не отделается.
Но ожидание было напрасным. И для маленькой итальянки начались
страшные поединки с интригующими противниками, лесть королю, угодливость
перед принцами, министрами, фаворитами, опасное маневрирование между
противостоящими друг другу кликами г-жи д’Этамп и г-жи де Брезе.
Несмотря на девятидневные молитвенные обеты, несмотря на рецепты
коннетабля де Монморанси, молодая женщина оставалась бесплодной,
а значит, ей грозили развод и монастырь. Наконец, после девяти лет
тревог, униженности и раболепия ее кротость сделала бывшую соперницу
неожиданной союзницей. Диана обязала любовника проявлять усердие
в супружеском алькове. Родился сын — будущий Франциск II, за ним
две дочери — Елизавета и Клод, и еще два мальчика — Людовик и Карл. Король сразу же передал власть своей метрессе и группе честолюбцев: прежде всего Монморанси — посредственному военачальнику, неспособному министру, хитрому, алчному, кровожадному человеку, который пребывал в фаворе благодаря своей жестокости, как другие — благодаря ловкости; его детям, полностью обеспеченным, с колыбели получавшим огромные бенефиции; его племянникам, Шатийонам, в смысле характера и таланта людям выдающимся и вместе с тем хорошо устроившимся под источником, откуда лилась святая вода двора. Старший, Оде, в шестнадцать лет получил кардинальский пурпур! Второй, Колиньи, назначенный генерал-полковником пехоты в двадцать шесть, собирался передать этот пост своему младшему брату Дандело, чтобы стать адмиралом Франции. Наряду с этим gens (родом — лат.) приобретали все больше влияния бесчисленные сыновья герцога Клода де Гиза, грозные "младшие лотарингцы", прибывшие во Францию без гроша за душой и работавшие на величие своего рода с тихим упорством монашеской общины. Если старший брат, Франсуа, покрывает себя воинской славой, то младшие делают ставку на церковь, захватив две кардинальские шапки, два архиепископства, в том числе Реймсское, дюжину епископств, пятьдесят аббатств, к которым добавятся три герцогских титула. Баснословные пребенды от этих владений обеспечивают им бесчисленную клиентелу. Они обручают маленького дофина Франциска со своей племянницей Марией Стюарт, королевой Шотландии, которой в то время было шесть лет, и привозят ее в Париж, чтобы воспитывать среди принцев крови. Это прелестная рыжеватая девочка, бурно восторгающаяся Дианой; от нее все без ума. Ее звонкий смех, ее миловидность служат фортуне ее дядьев. От этих могучих сил королева укрывается в своем ничтожестве. Своим положением и некоторыми преимуществами она обязана Диане. Фаворитка управляет отношениями супругов, исходя из своих соображений, порой насильно отправляет короля спать с женой. Екатерина неустанно играет роль турецкой невольницы. В этом она заслуживает тем большего уважения, что дарит мужу чувственную, тираническую любовь, в которой дух, впрочем, участия не принимает. Ее плоть порабощает ее, делая рабыней этого мускулистого и волосатого юноши. Для нее мало значат соперницы, политика и даже отвращение мужчины, лишь бы он лежал в ее постели. Когда он уезжает, двор должен одеваться в траур. В канун битвы она будет желать ей поражения, которое быстрей возвратило бы ей ее властелина. Она не слишком любит своих детей, зачатых едва ли не насильно, которые появлялись на свет нездоровыми, рахитичными, а то и уродливыми. Несомненно, позже она привязалась бы к ним, если бы могла по-настоящему заниматься их воспитанием. Но даже в покоях малышей роль главы семьи играет Диана. Именно ее беспокоят их корь, их похлебка из хлебного мякиша, она выбирает им гувернеров, меняет кормилицу, если молоко кажется ей подозрительным. Королева-Золушка терпит эти пытки вслед за прежними и цепляется за единственное свое счастье — за унылые ночи супружеской любви. В тридцать два года, в расцвете сил и духа, она чувствует себя безнадежно непризнанной, бесполезной, она не может влиять на настоящее и не властна над будущим: ни детей, ни мужа, ни власти, ни даже дома, где она была бы хозяйкой. Ее общеизвестная доброта1 мало способствует ее престижу. Монморанси читает ей мораль, маленькая Мария дразнит ее "торговкой", над ее итальянским акцентом потешаются. С ее лица не сходит улыбка. Надо жить, не торопиться, ждать… неизвестно чего. Чтобы и дальше привлекать к себе Генриха, который, несмотря на романтическую верность старой любовнице, не испытывает неприязни к свежим мордашкам, флорентийка додумалась окружить себя множеством прелестных особ, веселых и не слишком неприступных. В начале века королева Анна Бретонская, недоброй памяти, пригласила ко двору избранных девиц — самых благоразумных и самого благородного происхождения. Екатерина продолжает эту традицию, но требует от своих подопечных не столько добродетели, сколько привлекательности. Вскоре ее окружает рой юных богинь. Рядом с черными глазами мадемуазель де Лимей красиво смотрятся пепельно-белокурые волосы мадемуазель де Бон, великолепная пылкость мадемуазель де Руэ оттеняет поэтичность и нежность Николь де Версиньи. Пикантная красота юных девушек четырнадцати-пятнадцати лет соседствует с влекущим блеском их старших подруг. Их волосы осыпаны фиолетовой пудрой, платья ослепительных тонов недопустимо обнажают грудь, эти восхитительные создания беспрестанно смеются, щебечут, кокетничают, едят сласти, танцуют бранль и гальярду. Они приезжают из Италии, Фландрии, Англии. Невинное притворство повышает цену их милостей, на которые они никогда не соглашаются без дозволения королевы. Расположение какой-либо из них — свидетельство принадлежности к модным кавалерам. В надежде приобрести эту репутацию в Париж отправляются провинциальные дворянчики и иностранные принцы. В свое время Екатерина будет использовать чары своих камеристок, чтобы награждать верных слуг монархии и выведывать тайны вожаков мятежей. Тогда ее фрейлины сыграют значительную роль и превзойдут славой античных куртизанок. Но в 1550 г. флорентийка не ставит перед ними иной задачи, чем нравиться королю. При этом элитном дворе, который вскоре назовут "Летучим эскадроном королевы", тогда служила одна пылкая шотландка, леди Флеминг: золотые волосы, молочно-белая кожа. Она сумела тронуть сердце короля. При мягком пособничестве королевы,
которая была счастлива насолить Диане, наметилась идиллия. В результате
и королева, и ее подруга забеременели. Шотландка родила первой и
везде хвалилась, что ее ребенок — дитя "величайшего короля
в мире". Это сильно шокировало Генриха, не терпевшего нескромности
и особенно скандалов. Диана вновь взяла верх и велела изгнать бесстыдницу,
сразу же впавшую в немилость и у королевы. Все вернулось на круги
своя. 20 сентября 1551 г. в час без четверти ночи она произвела на свет сына. Его нарекли Александром-Эдуардом в честь крестного отца, английского короля Эдуарда VI, и в память о бастарде Александре — первом герцоге Флорентийском, его дяде. Он получил титул герцога Ангулемского. Присмотревшись к новорожденному, Екатерина нашла в нем странное очарование, каким не обладали старшие дети. Эта неожиданная красота смутно напоминала флорентийке о родине, о тех "бамбини", среди которых она играла принцессу во времена своих амуров с кузеном Ипполитом. Ее сердце ощутило сильное потрясение: это было чувство материнства, и ей показалось, что мир переменился. В то время как двор со всем скарбом и восемью тысячами слуг неустанно переезжал из замка в замок, принцы крови жили в Амбуазе, в Сен-Жермене или в Фонтенбло под присмотром своего гувернера, г-на д’Юрфе, и медика Ла Романери. Группа неугомонных и болезненных
детей пополнилась маленьким Александром. Людовик к тому времени
уже умер от злокачественной кори, дофин постоянно жаловался на боли
в голове и ушах, Елизавета кашляла, Клод страдала от коксальгии,
Карл с пеленок пугал окружающих приступами ярости. Этому не приходится
удивляться, если вспомнить о наследственности этих Валуа-Медичи,
у которых четверых предков скосила "неаполитанская болезнь"
(сифилис), а в роду обычным явлением были гемофилия, туберкулез,
золотуха и психозы. Своим детям королева внушала уважение,
смешанное со страхом. Они видели в ней надзирателя, который строго
следит за тем, как они растут и слушаются старших. Когда король собирался принять
очередное командование над войском, окружающие изумились: она потребовала
регентства и с боем добилась его. Перепуганная Диана не отходила от ложа своей драгоценной соперницы и окружила ее сестринскими заботами. Наверное, год назад женщине-полуневрастеничке, мало ценившей жизнь, от этих забот было бы мало толку. Но теперь Екатерина хотела жить. Она боролась с болезнью и победила. Присутствие Генриха, поспешившего на зов фаворитки, способствовало окончательному и безмятежному выздоровлению. Оправившись, она хотела использовать свои суверенные прерогативы, но при первой же попытке Монморанси пресек эти поползновения, грубо одернув ее. Она приняла это к сведению и вновь ушла в свою раковину. На следующий год, когда король опять отправился в поход, Екатерина снова стала регентшей, получив столь же мало свободы; в разочаровании она прибегла к своему обычному средству и родила дочь — Маргариту. Война тем временем продолжалась. После знаменитой осады Меца, спасенного благодаря дикой отваге герцога Франсуа де Гиза, последний стал героем дня, французским Ахиллом, и его честолюбивое семейство затрепетало надеждой. Лотарингцев и Монморанси уже давно разделяли ненависть и соперничество, вспыхнувшие однажды вечером после битвы при Ранти, когда в покоях короля полководцы рассказывали о своих подвигах. Спор Гиза и Колиньи о том, кому принадлежит честь одной атаки, навсегда сделал обоих воинов врагами. Тот и другой были людьми, достойными высокого ранга, гордыми, честолюбивыми, жестокими, жаждущими власти, умелыми правителями и полководцами. Первый любил пышность, фанфары славы и выбирал себе убеждения в зависимости от выгод, какие мог от них получить. Второй, строгий, целомудренный, суровый по отношению к себе, презирал мишуру власти и держался за свои верования с той же силой, с какой оборонял свои укрепления. Преимущество Гиза состояло в том, что он был главой рода, клана. Его брат, кардинал Лотарингский и архиепископ Реймсский, лукавый и изворотливый, служил ему послом, шпионом, ширмой и даже агитатором в широких массах католиков, которыми управляли священники. Колиньи же вынужден был следовать в русле неуклюжего фанфарона — коннетабля. Тщеславные и ограниченные, Монморанси пренебрегали невидными и надежными должностями, которые могли бы дать им действенную власть. Зато они были падки до прибыльных синекур, декоративных почестей, громких постов. То, что королевство рвут на части
иностранное семейство и клика выскочек, у многих вызывало негодование,
и прежде всего, у принцев крови, младшей ветви королевского дома
— Бурбонов. Старший из них, Антуан Вандомский, сумел довольно удачно жениться, взяв в супруги неуживчивую и добродетельную принцессу Жанну д’Альбре, наследницу маленького королевства Наварры. При всей удушающей скуке двора в Нераке этому вялому, бесцветному и малодушному субъекту больше было и не надо. Но его братьев, во главе с принцем Конде, выводила из себя их праздность и бедность. Многие недовольные и преследуемые, будучи не в силах обходиться без принцев, инстинктивно тянулись к этому неудовлетворенному роду. На них ориентировалось старое дворянство, уязвленное тем, что в фавор попали выскочки. И задолго до присоединения к Реформации Бурбоны почти поневоле стали центром притяжения для протестантов. Екатерина видела грубые ошибки монарха, который, отказавшись от власти в пользу двух-трех семей, углублял пропасть между собой и народом. Раньше она всего лишь пожимала плечами, но теперь обеспокоилась, что это нанесет урон наследству ее детей, наследству Александра. Ее суть матери-наседки вдруг охватила лихорадочная жажда деятельности. Во Франции у нее не было никаких возможностей, и она повернулась в сторону Италии. Пользуясь войной, Тоскана еще раз попыталась порвать свой испанский поводок: восстала Сиена. Екатерина получила от короля разрешение использовать свои земли для поддержки повстанцев. Через Альпы переправилась армия под командованием Строцци, провозгласив права внучки Лоренцо Великолепного. Тогда окружающие впервые увидели за личиной покорной Золушки властительницу. Охваченная воодушевлением, Екатерина задумывает хитрые комбинации, ведет переговоры, угрожает, обещает. Ее неутомимое перо летает над чернильницей. А вдруг Тоскана станет апанажем для Александра? Увы, поражение Строцци разбивает в прах ее прекрасные мечты. Екатерина долго плачет, а потом утешается тем, что производит на свет восьмого ребенка, Эркюля,— настоящего арапа, щуплого, курчавого, курносого, темнокожего. Однако она не отказалась от мысли найти в Италии какой-нибудь трон. Четыре года спустя она еще лелеяла эту иллюзию и страшно разгневалась, узнав, что Диана побуждает короля заключить невыгодный мир с Испанией. Ее обида была столь горькой, что, прервав двадцатипятилетнее молчание, она единственный раз не сдержалась по отношению к сопернице. Когда та, увидев в ее руках томик, спросила, что она читает, ответ был таков: — Историю этого королевства, где, я вижу, делами королей постоянно заправляли потаскухи (donne putane)! Гиз, покрытый славой после взятия Кале, тоже тревожился, но ни его авторитет, ни интриги королевы не могли изменить решения короля, спешившего закончить внешнюю войну, чтобы начать во Франции борьбу с ересью. Вот уже двадцать лет, как Реформация, торжествующая в Германии, Швейцарии, Англии, пыталась покорить Францию. Многие интеллектуалы, знатные дамы и даже воины, как Колиньи и его братья, хвалили стихи Маро, мысли Гудимеля, доктрины Лютера и Кальвина. В жарких южных провинциях псалмы и проповеди возбуждали целые толпы. Черная волна пасторов затопила Беарн, Гасконь, Лангедок, пересекла Луару, угрожала Парижу. Жанна д’Альбре намеревалась истребить католицизм в своем государстве. Суровость кальвинистской доктрины привлекала самой своей чрезмерностью. Церковь так злоупотребляла чувственной роскошью, расточительностью, легкостью нравов, что строгие облачения протестантских проповедников, пустота их храмов, непреклонность принципов воздействовали на души с силой откровения. Хотя Екатерина была женщиной суеверной и придавала большое значение внешней стороне обрядов, эпикурейский скептицизм Льва Х и Климента VII оставил в ее душе слишком глубокий отпечаток, чтобы она могла поверить, что пение гимнов по-французски заслуживает костра. Генрих, напротив, ненавидел Реформацию. Чтобы скорее начать свой крестовый поход, он спешно заключил мир в Като-Камбрези, выдав старшую дочь за Филиппа II, сестру — за герцога Савойского и отказавшись от всех французских завоеваний со времен Карла VIII, включая Кале, который через восемь лет должен был вновь отойти к Англии. Теперь ничто не мешало разгуляться ярости фанатиков. Испанский король даже оказывал нажим на тестя, требуя учредить инквизицию. От катастрофы Францию спас непредвиденный
случай, произошедший во время одного из конных поединков перед Турнельским
дворцом, резиденцией двора, которыми завершалось празднование королевских
свадеб. Генрих II обожал эти пародии на войну, в которых он, облаченный
в шлем с султаном из черных и белых перьев — цвета его метрессы,
легко одерживал победы. В последний день турнира после трех сшибок с участием короля она даже умоляла своего дорогого государя ради любви к ней больше не сражаться. Но супружеская любовь Генриха была не настолько сильна, чтобы из-за нее ограничивать себя в удовольствиях. Он непременно хотел преломить последнее копье в схватке с капитаном своей шотландской гвардии, Монтгомери. По злополучной случайности наконечник копья угодил королю в глаз. Генрих умер через десять дней (10 июля 1559 г.), сделав все необходимые распоряжения и мужественно вытерпев все муки. Вопреки легенде, Екатерина, утратив мужа, испытала бесконечную скорбь. Даже на вершине власти, даже в благополучные годы ее личного правления она так и не утешилась в своем вдовстве. Она надела траур и снимала его лишь трижды за тридцать лет (на свадьбах Карла IX, Генриха III и Маргариты). Александр, до тех пор воспитывавшийся в Амбуазе, был впервые привезен в Париж на праздники. Он редко видел отца и не был с ним близок, поэтому и не ощутил никакой печали от этой утрат ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ Брантом. Галантные дамы. Пер.
И. Я. Волевич, Г. Р. Зингера. М., 1998. |
