|
Филипп
Эрланже Часть Первая. ПРОИСХОЖДЕНИЕ 1. На перепутьи Объявленный еретиком в Кельне и в Лейвене, осужденный папой Львом X, Мартин Лютер согласился на рассмотрение своей доктрины на факультете теологии в Париже. Его покровитель Фридрих Саксонский обратился с письмом в университет, выражая свои чувства к этому монаху, идеи которого заставили бурлить всю Европу. 2 мая 1520г.Ноэль Бедье, именуемый Беда, синдик факультета, направил послание своим коллегам и сформировал то, что мы назвали бы комиссией экспертов. Подлинными вдохновителями затеи были он сам и Жак Бартелеми. Парижский университет, хотя и находился в упадке, но пользовался все же высшим духовным авторитетом в Христианском мире после Святого Престола. Он представлял собой истинную федеративную республику с отдельной территорией и правосудием и громадными привилегиями. В его коллежах, среди которых доминировала Сорбонна, господствовал метод схоластики, метод ссылки на авторитеты. Изучали не сами явления, но то, что по их поводу высказали основоположники. Непримиримый, независимый, преданный папству, консервативный, Университет ненавидел новаторов. Он осудил Жанну Д’Арк. Он подстрекал шесть тысяч парижских переписчиков и миниатюристов выдвинуть обвинение в чародействе против печатников. Без всякого основательного обсуждения нарождающейся Реформации, он объявил ее преступлением, достойным самой суровой кары. 15 апреля 1521г. факультет теологии, назвав лютеровы тезисы нечестивыми, еретическими, схизматическими, богохульными, вредными и отвратительными, провозгласил, что их автор должен публично отречься от них, а его приверженцы истреблены. Требовалось, чтобы беспощадное пламя уничтожило людей и книги, зараженные столь чудовищными заблуждениями. Это решение было сообщено герцогу Саксонскому, императору и королю Франции. Парламент, суверенное правовое учреждение, компетенция которого охватывала и религиозные вопросы, разделил ярость университетских ортодоксов. С 1521г.во Франции смерть – и какая смерть! – угрожала человеку, которого заподозрили в лютеранстве. Но этот жуткий кордон не в состоянии оказался сдержать натиск новых идей. Несмотря на исступление докторов, мир двигался к переменам семимильными шагами. Трещала по швам былая премудрость. Если прежде только и грезили, что о небесах, то теперь начали искать счастья на земле. Индивид открыл новую цель в себе, а государство создало для себя мораль, весьма далекую от божественных законов. Плавание нескольких каравелл разрушило концепции, чтившиеся как религиозные догматы. Общий рост богатства и благосостояния, открытие античности, опрокинули кастовые барьеры, преобразовали обстановку, расширили интеллектуальные перспективы. Любопытство, фанатизм, сомнение одновременно пробуждались в обществе, столь долго поглощенном ссорами соседей, перед которым внезапно раздвинулся горизонт. С юга, с запада, с востока в него потекли слава Ренессанса, сокровища Нового Света, первые веяния Реформации: все воспоминания, вся молодость, все беспокойство мира. Этому беспокойству Библия, внезапно напечтанная, переведенная, распространяемая, вновь открытая, предлагала обильную пищу. Франция Франциска I была в целом антиклерикальная. Подрывная доктрина быстро прокладывала себе дорогу сперва в среде духовенства, а затем в научных кругах. В том самом 1521г. Парламент и Сорбонна с ужасом наблюдали, как "вредные и полные соблазна" книги продают в их собственных стенах. 1521г. – решающий момент, когда начинается затяжная борьба между Франциском 1 и Карлом У; принесло ли свирепое вторжение бедствия Северной Франции; издают ли толпы вопль в ответ на безразличие Церкви к страданиям народа; решает ли король созвать Галликанский Собор, которому предстоит "многое реформировать и покончить со злоупотреблениями"; готовится ли также к собору, намеченному в Париже , архиепископство Сенское, идет могучий процесс, преобразующий соотношение между буквой и духом, свободой совести и властью традиции. Молодой монарх, ответственный за эти громкие споры, был, согласно венецианскому посланнику Кавалли, "весьма здрав в суждениях и поистине великого знания". Он не ограничивался покровительством и почитанием художников и писателей, он их любил. Он не одобрял глупую и свирепую нетерпимость сорбоннцев. Его мать, Луиза Савойская, и, в первую очередь, его сестра Маргарита, "Жемчужина из жемчужин", проявляли благосклонность к мистикам и философам, дерзость которых доставляла им удовольствие. В течение многих лет этот гуманистский дворе служил противовесом Церкви, университету, парламенту, ожесточенно преследовавшим любые побеги свободной мысли. Луи де Беркен, "самый ученый среди знати", перевел некоторые произведения Эразма и Лютера и был арестован, а его творения сожжены. Король самовольно освободил его. Ему не раз и не два приходилось прибегать к самоуправству, чтобы защитить мысль от судебных властей. Перед ним разыгрывали фарс, где тузили друг друга Папа и Лютер. А матушка его писала: "В 1522г. мы с моим сыном впервые познакомились милостию Святого Духа с лицемерами белыми, черными серыми, туманными, всех цветов, коих Господь в своей бесконечной снисходительности и доброте желает нашими руками сохранить и защитить". Между тем Карл У начал в Нидерландах настоящие преследования, и Луиза Савойская, встревожившись, обратилась за советом в Сорбонну, где ей предложили прибегнуть к инквизиции. Настал час первого французского мученика за Реформацию. 8 августа 1523г. августинцу Жану Вайьеру, обвиненному в богохульстве, отсекли язык на Свином рынке близ Мельничного холма. Силы реакции оказались в выигрышном положении, когда разразилась катастрофа при Павии, и Франциск I попал в плен. Луиза Савойская, регент незащищенного королевства, которому угрожали захватчики, уступила давлению Рима и парламента. И вот появились комиссары, которым поручено было выискивать лютеран, и вот запылали костры. Сперва на них всходили монахи и люди из народа, такие как чесальщик Леклерк, подвергнутый чудовищным мучениям. Беркен возвратился в тюрьму. Франциск I объявился вовремя, чтобы его спасти, созвал всех, кто сбежал, причем, в Страсбург. Ему торжественно преподнесли книгу Цвингли: "Истинная или ложная религия". То был недолгий просвет. Маргарита, вдова герцога д’Алансона, вступившая в новый брак с королем Наварры стала править в Нераке, окружив себя двором, который стал убежищем для инакомыслящих, но значимость его уменьшала его отдаленность. Международная политика приблизила короля к Святому Престолу. Затем кое-какие исступленные души разбили близ Порт Сен-Антуан голову Девы из камня, в которой усматривали идол, и гнев народа забурлил по всему городу. Утонченный монарх понял, что необходимо управлять этим опасным движением и распорядился об искупительной процессии. "Сожигатели" пожелали воспользоваться случаем. В отсутствие короля они вновь схватили Беркена, и на этот раз им хватило времени, чтобы его погубить. Новые осквернения святынь приводили к появлению новых мучеников. Нетерпимость порождала нетерпимость. Фанатизм сполна забрал то, чего пытался избежать дух. *** В 1530-е гг.политика начала оказывать мощное влияние на развитие конфликта. И. в первую очередь, международная политика: Франциск I, общий союзник Папы и протестантских князей Германии , непрерывно колебался, пытаясь удовлетворить то одних, то других. Но также и внутренняя: эти протестантские князья, опекуны Реформации, воспользовались ею в экономических целях и одним махом идентифицировали государство с новой религией. В Англии Генрих VIII провозгласил себя равным Папе, чтобы развестись и прихватить церковные богатства. Во Франции ничего подобного. Если король выказывал снисходительность к "религиозникам", то он не помышлял ни о перемене веры, ни об отказе от огромных преимуществах, которые давало ему Соглашение .Современная демаркационная линия между мирским и духовным была тогда неощутима, противостояние Церкви неизбежным и роковым образом приводило к противостоянию правительству. И в этом великий наставник Анн де Монморанси, практически, премьер-министр после кончины Луизы Савойской, желал убедить государя, с тревогой наблюдая, как "секта" растет численно, становясь все сплоченней и все нетерпимей. Тем не менее, мысль обречь часть своих подданных на мучения, дабы удовлетворить теологов, неизменно повергала в ужас основателя Коллеж де Франс. Король знал, как Реформация навязывает себя Церкви. Убеждая Папу, а затем возвращая лютеран в лоно Церкви, он мог бы одновременно спасти французское единство и свободу мысли , лишив заодно Карла V его ореола передового бойца за католицизм. "Никогда" — Писал Луи Мадлен – " традиционная для Франции политика, мудрое равновесие, еще не соответствовала настолько вкусу властителя". Но в ожидании благоприятного момента колебания весов продолжались. В то время как король приказывал парламенту энергично вести преследование протестантов, он бросил в тюрьму буйного Ноэля Бедье и принудил его к публичному покаянию перед Нотр Дам. В октябре 1533г.Франциск I встретился с папой Клементом VII в Марселе. Там праздновалась свадьба Генриха герцога Орлеанского, второго сына короля и Екатерины Медичи, обоим было по 14 лет. Там был подготовлен тайный договор, который предназначался для того, чтобы утвердить семью Валуа в Италии. А привел к тому, что Италия вошла в семью Валуа. Там Франциск I получил одобрение на переговоры с протестантами, менее важное в глазах Медичи, чем ничтожнейшее территориальное переустройство. Но, предвидя все последствия, он обзавелся также двумя буллами, дозволяющими искоренить ересь в его королевстве. Братья дю Белле были при дворе поборниками сближения. Гийом встретил в Аугсбурге мудрого Меланштона "дух умеренный и христианский в сердце, которое не только ждет предложения мира, но и взывает об этом". Смерть беспокойного Климента VII, выборы на папскую должность кардинала Фарнезе (Павла III), апостола контрреформации, содействовали их взаимопониманию. Меланштона должны были призвать в Париж. Умеренность, взаимное понимание, истинный религиозный дух, восторжествуют ли они? Этой осенью 1534г.мир мог ввергнуться в один из самых жутких кризис в своей истории. Два столетия войн, резни, проскрипций –имелся шанс этого избежать. Увы, подобная мирная перспектива, ужасавшая Карла V, приводила в ничуть не меньшее содрогание экстремистов обеих партий. Невшательский пастор Маркур побил все мыслимые рекорды. .Какими орудиями он воспользовался? "Лист бумаги, подобный небольшим плакатам (37 на 25 см)… шрифт плотный, но хорошо размещенный, крупные готические заглавные буквы, которые легко читать… вполне различимые разделы: короткий пролог и четыре параграфа, безупречно уравновешенные… И люди грезили перед этой листовкой ." И, в сущности, было, о чем грезить. Ибо этот листок, этот "плакат", оттиснутый во множестве экземпляров, покрыл 18 октября 1534г.стены Парижа и главных городов. Король обнаружил его у дверей своей опочивальни "в чаше, куда клал свой носовой платок". И в этой бумаге говорилось о том, что делало раскол неизбежным, ибо речь не шла о "более или менее". Там можно прочесть: "Я призываю небо и землю в свидетели истины против этой напыщенной и горделивой папской мессы, которая сокрушает и однажды окончательно сокрушит мир, ввергнет в бездну, сгубит и опустошит…Этой мессой все схвачено, все осквернено, все поглощено… Истина перед ними виновна, истина им угрожает, истина гонится за ними и преследует их". Неслыханный скандал. Мудрые попытались остановить неудержимое. Тщетно. Фанатики ухватились за редкостную удачу. Перед тем, как король отдал приказ, парламент повелел арестовать две сотни человек. Франциск, лично оскорбленный, не мог плыть против течения. Он публично заклеймил дерзость еретиков, но призывал к благоразумию. Это не воспрепятствовало парламенту в тот же вечер возжечь шесть костров. За ними последовали другие. – С Антихристом не ведут переговоров! – тотчас возвопили французские протестанты, нашедшие убежище в Германии во главе с пылким Фарелем. Меланштон не осмеливался более сунуться в Париж, Сорбонна отказалась рассмотреть мемуар, который он подготовил. Тщетно Папа требовал милосердия к осужденным, тщетно пожаловал кардинальскую шапку покровителю умеренных Жану дю Белле, тщетно объявлял о созыве Собора, призванного очистить Церковь. Тщетно, совершив последнее усилие, король подтвердил свое приглашение Меланштону, согласился на амнистию, "желая, чтобы подозреваемые более не беспокоились и, чтобы, если они в заточении, их освободили". Блистательная возможность была утрачена, братьям-врагам отныне суждено было пожирать друг друга поколение за поколением. Идея терпимости, вынашиваемая некоторыми смельчаками, оказалась нежизнеспособной. Сгруппировавшиеся, в свою очередь, в церкви, реформисты явили такую же суровость, целостность и уязвленность, как их противники. Они и не помышляли просто-напросто требовать свободы отправлять культ по своему выбору. Разве истиной поступаются. Можно ли вообразить, чтобы она гуляла рука об руку с заблуждением? В XVI в.подобная мысль не возникала у кого-либо, действительно верующего. Новаторы не могли не навязывать остальным свои убеждения, и они бы это сделали, если бы захватили власть. Над обществом нависла опасность революции во имя Евангелия. В 1536г.Кальвин опубликовал латинское издание своего "Христианского установления", которое после перевода на французский (1541г.), разумеется, призвало под его знамена огромное количество людей всякого состояния. В своем письме к королю, истинном предисловии к этому произведению, новый апостол объясняет, как он пришел к необходимости создать эту политическую и религиозную доктрину. С этого начинается разрыв между Ренессансом и Реформацией. Франциск I оказался лишен средств сохранить либеральную позицию. Он всегда понимал, что инакомыслие будет тем или иным способом подавлено, чтобы его государство стояло неколебимо перед любой иноземной угрозой. Возможности для примирения иссякли, и он счел, что приходится переходить к репрессиям. Одновременно, французское золото, переданное в Германию, чтобы создать там врагов Карлу V, содействовало подлинному взрыву протестантских страстей, вскоре перекинувшемуся в Данию и на Скандинавский полуостров. Ибо Валуа, эмпирист и реалист, нисколько не верил, что ему удастся проводить в гармонии свою внутреннюю и внешнюю политику. А не больше и не меньше, как в 1535г.он встал перед наиболее важным выбором. Карл V, захватив Тунис, пожелал вести в крестовый поход против турок всех христианских государей, которые сплотятся под его знаменем. Папа призвал верующих к участию в этом благочестивом предприятии, говоря, что они должны освободить Константинополь и Иерусалим. Франция вышла на перекресток. Ныне, как и в другие торжественные мгновения ее истории, требовалось выбирать между Христианским миром, то есть, Европой, и своими национальными интересами. Если бы Франциск I рассуждал, как паладин, какого ему когда-то нравилось играть, он счел бы себя обязанным встать под знамя императора и сделаться крестоносцем, даже если бы это привело к гегемонии Австрийского дома на несколько столетий. Именно так рассуждал Монморанси и все, кто еще был привержен к концепциям Средневековья. Франциск напротив шагал в авангарде своего времени. И чтобы Франция не стала вассалом Габсбургов и Испании, король решил спасти равновесие на западе, воспрепятствовать движению своего соперника ко всемирной монархии. Политическая необходимость занимала в его глазах более важное место, нежели дела духовные. Именно по политическим причинам он противостоял развитию Реформации. По политическим причинам сорвал императорский крестовый поход. Действуя подобным образом, он утвердил поведение, характерное для современных глав государств. 2. Пешки на шахматной доске Во время конца этого правления французская политика многократно изменялась в отношении императора, но постоянно оставалась враждебной к ереси. А ересь завоевала все провинции, все слои населения. Проповедники нападали с кафедр на исповедь, на призывание Святой Девы и прочих святых, провозглашали, что "обряды церкви и ее традиции ничего не значат". Король, обеспокоенный опасностью раскола, который столь бурно зарождался, а также удурченный своим состоянием здоровья, ибо в последнее время оно все значительней ухудшалось, все меньше и меньше возражал против крайних репрессивных мер. Указ от 1 июня 1540г.предписывал "сплотиться против лютеран" и объявлял донос долгом. Другой, от 1 июля 1542 требовал передать парламенту под угрозой повешения запрещенные книги и, в первую очередь, "Христианское установление". Запрещалось, под страхом того же наказания, что-либо печатать без церковной визы, запрещалось публиковать что бы то ни было без знака типографа или книготоргового заведения. Книжная цензура, посещения книжных лавок, были тщательно организованы. Пока Сорбонна составляла подробный индекс, жгли произведения Кальвина, Эразма, Лефевра, д’Этапля, многих других. Пять комиссаров получили задание очистить провинции. Успех был ужасающим. За обысками и конфискациями книг в библиотеках и у частных лиц немедленно следовали аресты, процессы, наказание, случалось, что и резня. В 1545г.парламент Экс-ан-Прованс распорядился разрушить тридцать деревень. Двадцать тысяч сторонников Реформации, как говорят, были преданы мечу. В Орлеане советник Пьер Отман особо отличился жестокостью (то был отец будущего публициста Франсуа Отмана, которому предстояло отдать свое грозное перо на службу гугенотам). От края и до края королевства защитники веры ломали конечности, вырывали языки, сжигали тела. В Ме в 1546г. 60 лиц, собравшихся с благочестивой целью, стали жертвами исключительного варварства. – Сударь. – Сказала одна юная девушка исполнителю, который грубо с ней обошелся. – Если бы вы встретили меня в доме, пользующемся дурной славой, а не в этом достойном и честном обществе, вы не посмели бы меня так связывать. В одной рубашке и босая, она вынуждена была присутствовать при сожжении четырнадцати ее единоверцев на Большой Рыночной площади. Как всегда в подобных случаях, преследование не только не подавило подрывных идей, но содействовало их бурному распространению. Протестанты, идя на смерть, выказывали чистый восторг. Остервенение их противников ошеломляло не меньше, чем их героизм. Ибо, надо еще сказать, никакое движение во мнениях не умеряло бесчинства судей. Догма была тогда столь всевластна, что не допускала никакого преобразования, никаких новых нюансов. Добрые католики преследовали своими оскорблениями протестантских мучеников до тех пор, пока жертвы не охватывало пламя. Бесконечен список жертв с Этьена Доле, издателя "Краткого изложения христианской веры", до населения Кабриера и Мериндола в кантоне Вод в Швейцарии, истребленного, вопреки воле короля, который на смертном одре "завещал своему сыну не медлить с наказанием для тех, кто, прикрываясь властью и громким именем, развязали этот дикий скандал…хотя лишь Богу…дано …отмщение". Такова была последняя попытка властителя-гуманиста сдержать чудовищное исступление фанатиков. 31 марта 1537г.Франциск I испустил дух со словами: – Господи, как тяжела эта корона, которая, как я предполагал, была твоим даром мне! Его наследник Генрих II читал исключительно рыцарские романы, а в вопросах религии был не грамотнее угольщика. Не считая того страстного обожания, которое он выказывал к Диане де Пуатье, этот двадцативосьмилетний мужчина самого своего рождения не ведал никаких радостей жизни. Он провел в страшной испанской тюрьме четыре года своего детства . Впоследствии его затмили его братья . Им пренебрегал отец, его женили на нисколько не привлекательной женщине, в дальнейшем его постоянно отстраняли, уязвляли, угрожали ему. Опала и ссылка его лучшего друга, коннетабля де Монморанси, непрерывные нападки на его возлюбленную, наполнили его сердце гневом и злобой. Эти горькие чувства отступили перед нескрываемой радостью, когда он оказался вдруг властелином первого под этим солнцем государства. Его чувствительная и неистовая душа тут же ухватилась за возможность облагодетельствовать тех, кого он слепо любил. Новая королева Екатерина Медичи в счет не шла. С самого своего прибытия во Францию она жила день за днем в ужасе перед будущим, сдержан-ная, неприметная, любезностью и выражением слабости стремящаяся предотвратить любое неудовольствие. С давних пор она страшилась отречения от мира, монастыря. Избавленная от этой навязчивой мысли, благодаря пусть запоздалой, но плодовитости, она, тем не менее, не принимала положения женщины из гарема, смиренно влюбленной в своего супруга и уступившей торжествующей сопернице."Я так его любила, что всегда испытывала страх". – Напишет она позднее, говоря о Генрихе II. Венецианский посланник замечал: "Она постоянно посещает герцогиню (Диану), которая, со своей стороны, всячески старается ей услужить и повлиять на настроение короля; часто именно она побуждает его спать с королевой". "Флорентийская банкирша", маленькая и тучная, нежная и утонченно воспитанная, обладала, тем не менее, исключительным искусством вести двор. И ей позволяли этим заниматься, еще бы, ведь она придала двору несравненный блеск. Это всё решило. Каждый признал истинную государыню в фаворитке сорока восьми лет, неизменно одетой в черное и подобной камням королевской короны. Монморанси удостоился слов Генриха, что тот относится к нему как "к отцу и главному советнику". Но благоразумная Диана поспешила создать этому слишком могущественному министру двойной противовес в виде прославленного воина и хитроумного прелата: Франсуа де Гиза и его брата Карла, кардинала Лотарингского, архиепископа Реймса с возраста девяти лет. И присоединила к ним личного друга короля, Сен-Андре. "Эти пятеро."- Писал Л’Обпин. – "Были избраны за свое поведение и то, как справлялись с делами...Вот поле, вот пар, где было посеяно зерно наших мятежей и раздоров." Через сорок восемь часов после смерти Франциска I государство представляло собой весы, коромыслом которых сделались слабый монарх, добровольно поддерживаемый своей возлюбленной; две ненасытных семейки занимали чаши, которые фаворитка тщательно уравновешивала, ставя против "высочайшей милости к Монморанси несомненное великолепие Гиза". В день, когда король и его Эгерия исчезнут, они восстановят феодализм. Монморанси, назначенный коннетаблем, и ставший великим вельможей получил управление Лангедоком и немалые денежные средства. Старший из его племянников, Оде де Шатийон, кардинал-архиепископ Тулузы с возраста 25 лет, стал, помимо этого, епископом-графом Бовэ; второй, Гаспар де Колиньи в двадцать восемь лет сделался главнокомандующим пехоты. Несмотря на алчность Коннетабля и честолюбие его родных, их клан был все же менее опасен, чем воинственное племя Гизов, которые грезили о коронах и об империях. С двадцати лет эти лотарингские князьки трудились, дабы достичь величия с терпением и осмотрительностью монашеского братства. Мало уверенные в переменчивой благосклонности Франциска I, они не жалели сил, чтобы завоевать популярность, и в то же время составили себе громадное состояние на церковных бенефициях. К своей смерти кардинал Лотарингский стал едва ли не единственным церковным иерархом Франции. С 1550г.он прибрал к рукам восемь епископских престолов, из которых три были архиепископскими, и бесчисленные аббатства. Источники богатства которому вскоре предстояло послужить для того, чтобы владельцы его бросили вызов королевской власти. Семейные союзы стали раствором для возводимого мощного здания. Прежде всего, женитьба третьего Гиза, Клода на дочери Дианы де Пуатье; старшего, Франсуа на Анне д’Эсте, внучке Людовика XII ; наконец, договор о браке их племянницы Марии Стюарт, королевы Шотландии, тогда еще совсем маленькой, с дофином Франциском. Также самые младшие, едва приобретя права, приближались к трону не без того, чтобы провозгласить свое каролингское и анжевинское происхождение. Не протекало и года этого правления, когда не было бы заметно, как растет их состояние, "стремительно, бурно, неудержимо, минуя рифы и мели", дабы они поколение спустя "прибрали к рукам всю Францию" Каким жалким выглядит по сравнению с ними облик принцев де Бурбон, из которых старший, Антуан, женился на Жанне д’Альбре, наследнице королевства Наваррского, а младший, Луи, принц де Конде, на племяннице Коннетабля! Гизы и Бурбоны, уже тогда соперники, были вдобавок кузенами . Монморанси и Лотарингец равно болели душой за церковь и равно питали отвращение к реформации. Напротив, их отношение к Австрийскому дому было полярным. Коннетабль любил мир, боготворил Карла V. Он желал бы повести Францию в союзе всех христиан, объединенных Цезарем, против еретиков и неверных. Напротив, Гизы, жаждавшие боевой славы и лелеявшие надежду заполучить какое-нибудь княжество в Италии, желали вернуться к политике Франциска I и даже ужесточить ее. Недавно историки восхищались Генрихом II, утверждая, что мы обязаны ему концепцией естественных границ, концом военных авантюр, реорганизацией управления страной, торжеством французского Ренессанса. Однако, ни его переписка, ни его законы не свидетельствуют об уме сколько-нибудь выше среднего. Все современники заявляли о слабости его характера. Тем не менее, было бы несправедливо видеть в нем марионетку, лишенную всякой власти, идей и величия. "Он желает блага и трудится над этим" — писал венецианский посланник Контарини. От природы медлительный и старательный, страшащийся скорых решений, уважающий старые принципы – "один король, один закон, одна вера" –политика Монморанси ему вполне подходила. Но сын Франциска I обладал также рыцарственной душой и жаждал сравняться с воителями героических песней. Именно поэтому его привлекали Гизы. Полные движения, молодости и жажды завоеваний, они негодовали при виде пассивности Коннетабля. Война затухла, но вот в 1551г.разразилась вновь – пятая по счету против императора. Немецкие лютеране оказались на стороне Франции. Итогом ее был захват Триепископства, оборона Меца, которая превратила Франсуа де Гиза в национального героя, битва при Ренти, закончившаяся тем, что Гиз и Колиньи оспаривали друг у друга честь победы и навсегда остались врагами. Восейский договор (1556) освятил победу Франции, причем, молниеносную, узаконив завоеванное ею в Лотарингии, Савойе, Пьемонте, Тоскане, то был апогей Валуа в Европе. Карл V, рухнувший из облаков, в которых витал, отрекся не только от нескольких корон, но и от своего идеала всехристианского единства: разделив свое государство, он уступил Филиппу II, своему наследнику, имперское бремя, а сам сделался королем одного народа, способного вознести на вершину испанское могущество и мирской опорой католицизма. Именно поэтому Папа Павел IV, личный враг Габсбургов, вновь раздул пожар. Повинуясь чисто личным мотивам, кардинал Лотарингский и Диана де Пуатье, отныне враги Коннетабля, безрассудно увлекли за собой Генриха II. Таким образом, они оправдали слова Л’Обпина: "Эти двое оказались главными виновниками наших бедствий". *** Франциск I в своем отношении к
протестантам часто учитывал мнение своих лютеранских союзников.
У Генриха II такого никогда и в мыслях не было. Диана побуждала
его к твердости. Этой перезрелой фаворитке нравилось играть матушку
Церкви. Кроме того, она питала личную ненависть к Реформации, в
особенности, после знаменитого высказывания одного придворного портного: Во время коронации Карл Лотарингский,
архиепископ Реймса, сказал ему: И новый государь ответил ему: Полностью неспособный понять, что такое свобода мысли, которая его ужасала, он взирал на еретиков, как на мятежников. Он был глух к духу времени. Его верные подданные, протестанты, боролись пока что чисто религиозными средствами. Но идея отделения церкви от государства пока еще никого не увлекла, и такое сосуществование раздражало обе стороны. Король и его советники не заблуждались, когда предвидели, что споры скоро перейдут на политическую почву. Заблуждение их заключалось в том, что они верили в действенность преследований. С осени 1547г.появилась созданная парламентом комиссия, вскоре названная Пламенной Палатой, и преследования умножились. "Ежедневно пламя костров пожирало французских мужчин, женщин, детей, старцев всякого состояния, духовных лиц и мирян." 4 июля 1549г. король лично любовался на аутодафе, устроенное на паперти Нотр Дам, на кладбище Сен Жан, площади Мобер, перед Ратушей. В тот день погиб бедный труженик, укорявший фаворитку. "Неподвижный и словно нечувствительный к пламени, он устремил на короля свинцовый взгляд, неподвижный и суровый, словно приговор Господа". Генрих был потрясен, почувствовал себя больным, но сердце его не переменилось. "Король Франции по-прежнему безумен". – Писал Кальвин Фарелю. Однако, "диссиденты не дрогнули. Они были готовы ко всему, они страдали, они умирали. Они множились после каждого страдания и любой смерти. Когда убивали одного, являлось десять. Костры буквально плодили их". В отчаянии король просил Папу учредить во Франции инквизицию. Этот чрезвычайный поступок, столь противоречивший галликанской традиции Капетов, имел место 13 февраля 1557г. Почти в тот же самый момент совещание в Вормсе обозначило четкий водораздел между лютеранами и кальвинистами, а собор в Тренте готовил в это время Контрреформацию, возрождение католицизма. Начался период, когда каждому предстояло занять свое место на шахматной доске судьбы перед двойной партией, международной и религиозной, хитросплетения которой спровоцировали пятнадцать лет спустя "Парижскую Заутреню". *** Герцог Савойский, командующий испанскими войсками, убедил Филиппа II покинуть давний театр военных действий в Италии и поразить Францию в сердце. Вторжение хлынуло по северным дорогам. Колиньи, сделавшийся адмиралом Франции, отважно бросился к Сен Кантену с семью сотнями человек и в один миг блокировал многочисленного противника. На подмогу ему направили крупную армию, к несчастью, порученную Монморанси, который был разбит и угодил в плен в битве при Сен Лоране (10 августа 1557г.) Колиньи вынужден был сдаться немного спустя. В те дни "была погублена слава королевства" и на столетие определился жребий Европы. Еще более скверного удалось избежать 11 августа. Испанская армия находилась в трех днях пути от Парижа, лишенного всякой защиты. Несмотря на все мольбы герцога Савойского, Филлипп не пожелал воспользоваться случаем; он поддался темным и сложным побуждениям, среди которых доминировала боязнь увидеть, как престиж слишком прославившегося военачальника затмевает королевское величество. Не ведая, что этот исключительный гений предоставляет гнить плодам победы, двор, Париж, иль де Франс поддались безумной панике. Начался исход "к дальним пределам королевства". Король был "полностью сокрушен и разбит столь неслыханным позором". И лишь одна женщина явила мужскую отвагу и спасла положение, хотя бы, в Париже. Никто этого не ожидал, и всех буквально потрясло, когда 13 августа Екатерина де Медичи, явившись в бюро Городской Ратуши, одним махом вступила в Историю. В великой скорби королева пришла требовать у скупых и прижимистых торгашей деньги, необходимые для набора новой армии. Он получила известную сумму, за которую поблагодарила со слезами. Все плакали вместе с ней. И восхищение, которое она вызвала, вернуло людям спокойствие и уверенность. "Она мудра и благоразумна," — писал Контарини. – "Вне сомнений, она вполне способна править". Всю ее жизнь Екатерине не давали покою те трагические часы, когда испанцы чуть не вошли в Париж, не встретив никакого сопротивления. Это воспоминание наверняка имело немалый вес для драмы лета 1572г. С 4 сентября появилось другое тревожное предзнаменование. В ту ночь обнаружили "собрание, которое происходило на улице Сен Жак, и на котором присутствовало множество высшей знати, как мужчин, так и женщин, а также людей из народа, которые слушали проповедь женевского образца".Возбужденная толпа осадила дом. Дворянам удалось выйти с обнаженными шпагами. Другие, прежде всего, женщины и дети, были арестованы, препровождены в Шатле под оскорбления парижан, которые наносили им удары, дергали за волосы и за одежду. Никогда еще ненависть толпы не являла собой столь жуткого зрелища В октябре Франсуа де Гиз, отозванный из Италии, возвратился, как мессия. В январе 1558г.он взял Кале у Англии, союзницы Испании, возвратив Франции честь и радость. В апреле он стал дядюшкой дофина, вступив в союз с Марией Стюарт, несмотря на отчаянное сопротивление Екатерины. "Он ехал, он скакал, он мчался на огненном коне, который зовется Мнением. У его удачи было два крыла: одно это народное признание, а другое рассчитанная страсть тех, кто попал в беду". Как ни парадоксально, но католическая партия обязана своим триумфом не Гизу, а новому альянсу между Дианой де Пуатье и Коннетаблем, племянник которого, Колиньи незадолго до того принял кальвинизм. Во Франции, подорванной слабостью центральной власти, экономическими бедствиями, внутренними раздорами, Реформация оказалась слишком мощным движением, чтобы не повлиять на будущее страны. Кальвин писал проповеднику Макару: "Во всех партиях королевства разгорается пламя, и всей морской воды было бы недостаточно, чтобы его погасить". Истинно Христианский Государь больше не вопрошал себя, до каких пределов он вправе дойти, отстаивая правую веру. Ему требовалось совершить выбор иного плана: выбор между внутренним единством и европейской гегемонией, между религиозным миром и территориальной целостностью Франции. Если бы Валуа, повернув на 180 градусов, принял Реформацию, как это сделал Генрих VIII Английский, если бы он возглавил эту великую революцию, которая захватывала все новые и новые рубежи, он превратил бы ту войну в крестовый поход против Рима и Австрийского дома. И его победа не кажется маловероятной. Наоборот, если бы он желал показать, как он борется с ересью в своем государстве, ему надлежало прекратить военные действия и уступить континент Габсбургу. Генрих II не обладал ни готовностью, ни решимостью, ни дерзостью, необходимых, чтобы кинуться в столь жуткую авантюр, как обращение в протестантство. Он склонялся на сторону мира, но мира, безусловно, отличного от капитуляции. Разве Филипп II не признавал, что у него тоже финансы в беде? В таких обстоятельствах и возникло дело Пре-о-Клерк (13 мая 1558). На обширной площадке, относившейся к Университету, тысячи "религиозников" во главе с первым принцем крови Антуаном де Бурбоном, королем Наварры, устроили шествие с распеванием псалмов. Городские власти не смогли призвать их к молчанию, полиция вынуждена была отступить. Королю почудилось, будто еретики восстали и хозяйничают в городе. Он впал в полное отчаяние и завопил: – Я полагаю, что если я могу справиться с внешними делами, то я добьюсь, чтобы по улицам лилась кровь и плыли головы этих каналий-лютеран! Было невозможно продолжать войну, войну, конца которой не желали Гизы. Под влиянием своей старой возлюбленной король отныне удостаивал своего доверия исключительно своих попавших в плен друзей Монморанси и Сен-Андре. Оба были выкуплены у испанцев, которые выдвинули невероятные условия. К глубокому негодованию Гизов, аристократии и армии, король их принял. Он уступил все завоеванное и приобретенное со времен Карла VIII: Савойю, Корсику, Ницское графство, Пьемонт, Брешию, Бергамо, Милан, множество крепостей на востоке и в Альпах. У него только и осталось, что Триепископство и Кале, которые, к тому же, отошли к Англии в течение восьми лет. Таков был Като-Камбрезийский договор, соглашение, направленное против Реформации, по поводу которого все не кончат спорить специалисты по XVI веку. Вслед за Люсьеном Ромьером и Жаном Эритье мы рассматриваем его как трагическое отречение Франции, которая позволила Испании сохранять гегемонию до самого Пиренейского договора. Тем не менее, следует согласиться и с историками из противоположного лагеря, что во время правления трех последних Валуа "граница королевства не оспаривалась. Никогда еще гражданская война не усугубляла одну из величайших угроз извне, которая требовала теснейшего сплочения всех сил народа" К несчастью, Екатерина де Медичи должна была в течение тридцати лет изощряться, предотвращая войну. 3. Протестанты в 1559г. До какой степени на взлете находилась Реформация, когда король Франции объявил ей беспо-щадую войну? Она завоевала огромную часть центральной Европы, берега Балтики, Скандинавские страны. Смерть Марии Тюдор и восшествие на престол Елизаветы предоставили ей Англию (1558г.) Напротив, вокруг Средиземного моря ее позиции стремительно утрачивались. Италия, которой она одно время угрожала, вновь склонилась перед папским авторитетом. Вместе с Павлом IV (1559) ушли в небытие папы, более поддающиеся своим страстям и мирским интересам, нежели занятые осуществлением своей религиозной миссии. Испанию же Филипп II сделал несокрушимым бастионом католицизма. Между этими двумя полюсами располагались государства, пребывавшие в состоянии раскола, который приводил к политическому упадку. Германия, после того, как сделалась первым полем боя братьев-врагов, получила продолжительный покой, благодаря Аугсбургскому миру. И наслаждалась им в течение полувека, перед тем, как оказалась разорена и опустошена во имя Господа. Из Швейцарии звучало слово Кальвина, но ее кантоны охотно поставляли солдат в католические армии, равно как и в протестантские. С 1550г., прежде всего, отмечен существенный прогресс Реформации в Нидерландах, владении короля Испанского. Во Франции, возможно, третья часть населения, числилась среди приверженцев новой веры. Именно кальвинистская доктрина охватывала большую часть этих "гугенотов". Лютеранство больше не было популярно после совещания в Вормсе. В противоположность германским церквям, Кальвин подчинял государство власти духовенства и снискал известный престиж, вызвав, впрочем, и робость, у чувствительных потомков галлов. Его догмат о предопределении вызвал не в одной французской душе благочестивый трепет. "Избранный предвидением Божиим стремится не утратить состояние благодати, и неважно, какой ценой" У географии протестантизма самые разные причины. Если начать с Германии, неудивительно, что области, где он победил, раскинулись близ границы и пересекают сельскую местность на востоке, где еще не затухли крестьянские войны. Сильно затронуто Триепископство. Движение охватило Шато-Тьери, Эперне, Шалон, Витри-ле-Франсуа, Уасси, заметно проявилось в Бургун-дии, Бурбоннэ, Нивернэ. На севере действовали другие факторы. Торговля, международные экономические связи разнесли доктрину по процветающим городам и портам: в Дьеппе, Каене, Гавре, Руане, Сен-Мало, Нанте, Витрэ протестантов было изобилие. Если же они доблестно утверждались на берегах Марны, Сены и Луары, то, прежде всего, как интеллектуалы, случа-лось, как университетские преподаватели (Орлеан). Но главная их вотчина располагалась все же не здесь. Юг Франции, вот где возобладал кальвинизм: в Беарне, обращенном Жанной д’Альбре, королевой Наварры, которая повелела разрушить церкви; в Лангедоке, древнем питомнике альбигойской ереси, на протяжении всей долины Роны до Лиона, где была такой интенсивной коммерческая деятельность и бурлили идеи. С юга волна хлынула на запад, обильно залила Гюйенн и Онис, Сентонж, Пуату, Ла Рошель и встретилась с той, которая пересекла Бретань. Сельская местность была затронута куда меньше городов. Однако, бедствия, причиненные войнами, и непомерные налоги порождали недовольство, которое способствовало обращению. Чем больше провинция страдали от податей, тем больше оказывалось там приверженцев кальвинизма среди деревенских жителей. Так случилось даже в богатой Нормандии, где бедствовало сельское население вокруг Руана, в Оверни, Виверэ, Руэрге, в несчастном Жеводане. Как считается, распространителями Реформации были духовные лица, люди науки. Монахи, кюре непрерывно поставляли многочисленных рекрутов. Почти неуловима граница между низшим духовенством, чуть что готовым осуждать пороки Церкви и высшим, которое с неослабной яростью преследовало новаторов. Из прелатов лишь немногие откололись от Рима. Главный из них, Оде де Шатийон, желал сохранить, даже когда женился, кардинальскую шапку. Университет перестал быть единым. Если преподаватели остались страстными католиками, то студенты-иностранцы, прибывшие из Германии и Швейцарии, сеяли смуту среди своих соучеников. Революционное брожение увлекло часть молодежи. Далеко-далеко от царства духа оно завладело смиренными созданиями, в основном, неграмотными, но оборотившимися к надежде, которая, казалось, воссияла перед этими вечными жертвами социального порядка. Рост цен и, естественно, податей, заметно ухудшили условия жизни ремесленников со времени воцарения Генриха II. Городские рабочие, затерянные в глубине зловонных лабиринтов, куда к ним едва ли доходило эхо большого мира, объединились с массой людей, взявших на себя истолкование божественной воли. Протестантизм привлекал бедняков, искавших веры, более чутко отзывающейся на их нужду. Привлекательность его была ничуть не меньше для богачей, в особенности, для буржуазии. Люсьен Февр исчерпывающе проанализировал это явление: "Благодаря факторам, экономическим, политическим и социальным, к которым часто прибавлялось и наследство, целые класс людей одновременно завоевал, приобретя богатство, свое место под солнцем, потеснив знать. Далеко не везде и не всегда то были авантюристы без устоев, выскочки, в одну ночь вознесшиеся из небытия.. Среди буржуа имелись… люди серьезные, сторонники твердых моральных правил, у которых это не сочеталось, несомненно, ни с каким социальным лицемерием, ни с какой фарисейской ложной стыдливостью, ни с какой суровостью фасада и внешности, ничего такого, что, как правило, вызывает инстинктивную ненависть; но их строгий реализм не существовал отдельно ни от глубокого чувства долга, ни… от страстной нужды в религиозной определенности. Эта торговая буржуазия, которая… знала, как Улисс, обычаи многих людей, постигла на своем опыте, насколько могут меняться оценки чего-либо; для этой буржуазии мантии и должности создавали твердую иерархию….; во всех тех, наконец, которые, занимаясь требующими точности ремеслами с тонкой и развитой техникой, обострили у себя практический дух, склонный к изящным и простым решениям; им, соответственно, требовалась ясная религия, разумная и в меру гуманная, которая была бы для них столь же светом, сколь и опорой" Имело место и другое. Они осознавали, что своим положением они не обязаны никому и ничему, кроме себя; стало быть, "Любое и всякое посредничество или заступничество их раздражало, уязвляло одновременно их гордость и чувство ответственности… То была гордость торговцев, встречающихся лицом к лицу, человек с человеком… Провозгласив, что лишь вера оправдывает, Реформация вызвала у них новое и глубокое удовлетворение." А затем Кальвин отверг тезис отцов Церкви, по которому "великая добродетель в добровольной бедности"; он оправдал взимание процентов, прежде считавшихся грязным обычаем, присущим только евреям; он заявил, что "это особая милость Божия, когда нам дано оценить и выбрать то, что для нас выгодно". Высшая деловая буржуазия, банкиры, среди которых оказалось немало итальянцев, осталась, тем не менее, привержена католицизму. Реформация, прежде всего, утвердилась в низших порядках буржуазного класса: среди коммерсантов, аптекарей, медиков, адвокатов, нотариусов, прокуроров. Осуждения 1559г. смешали мелкую буржуазию с ремесленниками; торговцев, ювелиров, галантерейщиков со слесарями, сапожниками. Разносчика сжигали рядом со студентом. К 1555г.обнаружилась важная перемена. Высшая инстанция, главная опора правосудия, Парламент, больше не был надежен. После тридцати пяти лет непримиримого отношения к ереси он дозволил ей проникнуть в его стены. Причины столь поразительного развития событий многочисленны и сложны. Вспомним о гуманизме, распространившемся среди этого утончен-нейше образованного класса, и ту надменную независимую позицию, которую демонстрировали магистраты лицом к лицу с монархией. Безжалостный при Франциске I, друге новых веяний, Парламент в пику фанатизму Генриха II и пропорционально ему, стал проявлять понимание. .Почти в то же время дали о себе знать другие симптомы, столь же тревожные для церкви, сколь и для короны. Многочисленные немецкие и швейцарские наемники-офицеры распространяли протестантизм среди солдат. И внезапно аристократия, в свою очередь, поддалась заразе. Генрих II с ужасом узнал, что находящийся в плену Колиньи больше не слушает мессу, что его брат Дандело тоже "зачумлен". После бурной сцены он велел арестовать этого блистательного командира, затем помиловал после некоторых признаков раскаяния. Папа в негодовании писал ему: "Это заблуждение считать, что еретик никогда не вернется к ереси; здесь всего лишь явлено притворство, и это зло, против которого нет средства, кроме огня." Тщетно король старался ничего не видеть. Среди женщин, застигнутых на улице Сен Жак, оказались г-жа де Рантиньи, г-жа де Лонжюмо, г-жа де Ла Ферьер, г-жа де Ла Ривьер, г-жа де Сен-Йон,г-жа де Вийер. Ересь проникла в окружение кроля, увлекла Роанов, Крюссолей, Субиз-Партене, и скольких еще! Като-Камбрезийский мир усугубил ситуацию. Множество дворян, обнаруживших, что они разорены, когда покинули армию. Из опустошенной казны им больше не поступало жалованья. Цена на пшеницу, которая лежала в основе их благосостояния, не поднялась так высоко, как цены на предметы потребления. Их феодальные права, почти что фиксированные, равно обесценились. Приходилось — отвратительная крайняя мера! – продавать земли и замки буржуазии, чтобы поддержать привычный уровень жизни. Аристократия "чувствует как почва уходит у нее из-под ног... Она видит, что исключена из экономической жизни в тот самый час, когда оживление обмена так глубоко модифицировало распределение богатств." Внезапно разразившаяся военная безработица, последовавшая за шестьюдесятью годами боев, вызвала столь же внезапный взрыв раздражения. Бойвен де Вийяр объясняет королю: "Франция, будучи от природы воинственной и беспокойной, потеряв эту прекрасную боевую школу в виде внешних войн, никогда не сохранит мира, если только не нацелить ее на что-либо и не задать направление ее доблести и добродетели. Его величество знает лучше любого другого, что для француза нет большего врага, чем мир и благосостояние, которые приводят его в нетерпение, делают распущенным, склонным к дурным поступкам, жаждущим смут и презирающим свое достояние и покой во имя стремления к новому". Аристократы, вставшие под протестантские знамена, привнесли то, чего новой вере не хватало: "мирскую руку", политическую и, прежде всего, военную защиту. Увы! Они принесли также свои нравы, свое неистовство, необузданность, алчность и свели личные ссоры. Теперь Реформации недоставало только священного палладия, фетиш, способный в ту эпоху узаконить самый мятеж: кровь Франции. И это было достигнуто обращением Бурбонов, Наваррцев и Конде, разъяренных, когда они оказались без могущества, без влияния, без состояния против купающихся в изобилии Гизов и Монморанси. Отныне французское общество от основания и до вершины было, по современной терминологии, подорвано учениками Кальвина. "Секта" превратилась в сплоченную партию. Если верить докладу, который Колиньи в 1561г. представил Екатерине де Медичи, насчитывалось 2 150 протестантских церквей, "охватывающих все провинции". 25 мая 1559г. в Париже состоялся первый протестантский синод под председательством пастора Франсуа Мореля. Вскоре рядом с духовными руководителями кальвинистов стояли их политические вожди, их полководцы, их войска, их казна, их дипломатия. Злоупотребления римской Церкви, косность преподавателей-теологов, живущих в замкнутом мирке, изобретение книгопечатания, распространения свободомыслия, взаимная нетерпимость, опустошения, вызванные бесчисленными войнами и вторжениями, чересчур поспешный мир, экономический кризис и гибельная налоговая политика, недостатки и слабости государя, доверившего свой скипетр горстке фаворитов и восстановившего одних новых феодалов против других, все это понадобилось, чтобы в самом централизованном королевстве запада сложилось положение, еще недавно немыслимое. Еще никогда со времен Жанны д’Арк единство Франции не оказывалось настолько под угрозой. 4. Правительница Франции В течение Рождественского и Пасхального постов 1559г. проповедники гневными возгласами колебали стены церквей. Экзальтация, до которой они доводили толпу, показывает, насколько резко переменилось мнение короля, если он прежде намеревался вести либеральную политику. Раздавались вопли: "Смерть лютеранам!". Народ "искал жертвы для мщения наугад, жаждал убивать, и неважно кого. Один студент у Св.Евстахия имел несчастье рассмеяться во время проповеди. Некая старуха заметила и указала на него. Он был убит в один миг." В марте жуткие сцены разыгрывались в церкви Невинных. Там убивали не глядя, в частности, одного дворянина-католика и одного каноника. "2 июня появился Экуэнский эдикт, подлинное объявление войны, после которого протестантам не осталось иного выбора, кроме как между бегством и мятежом. Чтобы применить подобный закон, требовались магистраты, рвение которых не вызывало подозрений. Итак, Парламент не скрывал более своего снисходительного отношения к новым идеям. Председатель Антуан Фюме вызвал аплодисменты, страстно критикуя Церковь. Он заключил, что требуется собор, дабы исправить заблуждения еретиков. Генрих II, крайне взволнованный велел двору, дабы тот осуществлял над собой цензуру, названную меркуриальной. Вследствие бурных дискуссий магистратов назревала, по-видимому, пора умеренности. Король лично явился тогда в парламент с Коннетаблем и Гизами. Министр Юстиции предложил советникам высказывать мнения. Но наивный властитель не добился желанного повиновения. Не вызывающие подозрений католики (Сегье, Арлей) страстно отстаивали свою личную свободу, Клод Виоль и Луи дю Фор требовали собора. Затем Анн дю Бург, недавно помиловавший четырех осужденных в Тулузе еретиков, произнес дерзкую речь, где бичевал развращенность известных прелатов(подразумевался кардинал Лотарингский) и взял под защиту протестантов: "…не виновны в оскорблении величества те, кто поминает короля в своих молитвах, они пожелали восстановить Церковь, которая рушится…Или кто-то полагает, что это пустяк, осуждать людей, которые из пламени призывают Иисуса Христа?…Результат моих изысканий таков, что доктрины лютеран подтверждены Писанием, в то время как папские основаны лишь на кажущемся". Дю Бург требовал созыва "доброго, святого и свободного собора". А пока он не состоялся, надлежит отсрочить казни верующих, исключая анабаптистов, серветистов и прочих еретиков. Это ограничение, исходившее от мученика на вершине могущества, показывает, насколько тесны были тогда границы терпимости. Король вне себя собственноручно вырвал из протокольной книги листы, на которых должны были быть изложены эти заявления. После чего приказал Коннетаблю лично арестовать Дю Бурга и Дю Фора. Наутро Фюме, Дю Ферьер и некоторые другие также были заточены в Бастилию. Месяц спустя протестанты славили справедливость Божию. Генрих II умер, получив в ходе схватки на копьях удар в глаз от Монтгомери, капитана шотландской гвардии. Перед тем, как скончаться, он совершил непростительную ошибку, призвав Филиппа II стать защитником его сына и его народа. Король Испанский получил, таким образом, великолепный предлог вмешиваться в дела Франции. Новый монарх Франциск II, был совсем юнцом, скудоумным, необузданным, нездоровым, рабом прекрасных глаз Марии Стюарт. Большего и не требовалось, чтобы монархия скатилась к тому уязвимому состоянию, до которого ее традиционно доводит несовершеннолетие властителя. Как правило, в таких обстоятельствах большие вельможи возвращаются к феодальным порядкам и стремятся развалить все, что сделано династией для централизации. Предоставив всю полноту власти Гизам, дядьям своей супруги, король не мог не побудить их вспомнить свой давний замысел, который грозил конфликтами убеждений, финансовым развалом и общим несогласием в стране. Даже иноземец содрогался от надежды и вожделения. "Полагаю, настал благоприятный миг для всех тех, кто желает посчитаться с Францией" – Писал английский посланник Трокмортон. Как и его испанский коллега Шантоннэ, он готов был, не жалея усилий вбивать клинья. У Гизов не было недостатка в политических и военных дарованиях. Но, помышляя, в первую очередь, о могуществе своего дома, они вели себя с первых дней, как вожди партии, осыпали благодеяниями свою клиентелу и портили настроение принцам крови, высшей знати, важной части населения. По великолепной формуле герцога де Леви-Мирпуа, государство сделалось необъявленной республикой, не имевшей преимуществ ни провозглашенной республики, ни твердой монархии. Защитой от страстей группировок, от грозящей гражданской войны, от ненасытности вельмож и предприятий иноземцев оставался последний бастион: Королева Мать, эта итальянка, столь долго отстранявшаяся от дел, эта тяжелая женщина, отныне неизменно облаченная в траур, который с двадцати пяти лет придавал Золушке сходство с ее очагом. И, какой бы неутешной ни сделала ее утрата супруга, Екатерина де Медичи, сбросив маску, немедленно явила двору свой подлинный гений. Сын боготворил ее. Он писал в начале каждого своего публичного обраще-ния: "К удовольствию королевы, моей матушки и госпожи, и вполне соглашаясь с ее мнением, повелеваю…" Пустые слова. Осыпанная почестями, госпожа Медичи еще чувствовала груз своего происхождения от "торгашей" и слабость перед лотарингскими князьями, с которыми благоразумно старалась не сталкиваться. И, хотя у нее были совершенно иные намерения, она предоставила новому правительству в течение нескольких месяцев заниматься преследованием протестантов. Анн дю Бург погиб на костре. Кальвинисты встретили эту жертву со странной радостью. Некоторые пасторы в открытую ликовали: у "новых христиан" появился мученик, "который не был ни разносчиком, ни рабочим, ни монахом-расстригой, ни школяром"! Между тем оппозиция подыскала себе вождя. Подобную роль взял на себя первый принц крови Антуан де Бурбон, король Наварры, личность нелепая, непостоянная, не имевшая никакого престижа; его братец Луи, принц де Конде, охотно его заменял. Этому младшему брату опостылело, существование без всякого веса, без власти над кем-либо, без средств. Ему не занимать было храбрости, честолюбия, пыла, великого легкомыслия, прискорбной склонности к любовным безумствам. В его обращении отнюдь не религия сыграла ведущую роль. Реванш за несправедливость своего жребия, вот что ему требовалось, средство оказаться на равных со своими кузенами Гизами, которым бесстыжая фортуна предоставила первенство в ущерб ему. Лицом к лицу с поборниками Церкви, он взывал к древнему монархическому праву, в силу которого принцы крови могли расценивать иностранных регентов как узурпаторов. "На стороне Лота-рингцев бели их дела, на стороне Бурбонов традиция. Так сложился лейтмотив религиозных войн". Конде оказался почти один-одинешенек среди вельмож в своем желании испытать силу. Гизы опасались его. К концу зимы 1560г. они решили последовать совету Королевы Матери и Колиньи, тогда тесно объединившихся и, вопреки своей прежней политике, обнародовали Амбуазский эдикт, который упразднял Экуэнский. Кальвин провозгласил: "Если прольется хоть капля крови, из нее потекут реки. Лучше бы всем нам сто раз сгинуть, чем стать причиной того, что самое имя христианства и Евангелие окажутся настолько отданы на поругание".Но у себя в Женеве, где Отман написал "Тигра", направленного против кардинала Лотарингского, беженцы были опасно возбуждены. Во Франции многие офицеры с патентами, оставшиеся без гроша после заключения Като-Камбрезийского мира, искали, кому бы предложить свою шпагу. Англия щедро субсидировала и тех, и других. Королеву Елизавету немало тревожило, что Франция и Шотландия объединились посредством брака Франциска II и Марии Стюарт. Она жаждала к тому же вернуть Кале. Нынче нам известно, что ее посланник Трокмортон был главной пружиной Амбуазского заговора. Поскольку принц Конде не желал, чтобы его роль слишком рано открылась, авантюрист по имени Ла Реноди собрал, по его поручению, отряд, который должен был захватить Франциска II в Блуа. Переворот вполне мог удаться, и легко вообразить себе чудовищные последствия, которые бы он имел, если бы адвокат д’Авеней, которому Ла Реноди неосмотрительно доверился, не предупредил бы кардинала Лотарингского. А это привело к тому, что заговорщиков схватили близ Амбуаза, где нашел убежище двор, а затем состоялась массовая казнь. Отец восьмилетнего тогда Агриппы д’Обинье заставил своего сына любоваться повешенными на зубцах стены. – Дитя мое. – Сказал он. – Ты не должен щадить своей головы, чтобы отомстить за этих достойных вождей. Если ты пожалеешь себя, заслужишь мое проклятие. "Эта сцена" – писал Луи Мадлен – "достойна пристального внимания. Здесь читается то ужасное будущее, которое Франция получила на полвека". Канцлер Оливье скончался от горя. Екатерина де Медичи преуспела в том, что назначила его последователем Мишеля д’Опиталя, отъявленного врага фанатизма и твердого защитника интересов государства. В течение нескольких месяцев чаша весов снова склонилась к либерализму. Роморантенский эдикт, творение Королевы Матери, на словах осуждавший сторонников Реформации, позволил им избежать инквизиции, которой требовали гисары. Были созваны Генеральные Штаты. Но жестокие сцены множились по всему королевству. В Лионэ, в Дофинэ, в Провансе католики и протестанты уже истребляли друг друга под руководством людей, равно решительных и кровожадных. И если Колиньи поддерживал политику Екатерины, то Конде подстрекал к новым заговорам. Теперь Гизы могли перейти к репрессиям и позаботиться о гибели кальвинистских принцев крови. Призванные в Орлеан, Наваррец и Конде были арестованы. Одного собирались умертвить тайно, другого возвести на эшафот. В последний миг колебания Франциска II спасли жизнь Антуана. Его брат, представший перед судебной комиссией, ждал смертного приговора. Однако не он выбрал свою смерть, это сделал ребенок, раздавленный тяжестью королевского венца. 5 декабря 1560г. скончался и, ублажив, запугав или перехитрив всех власть имущих и все партии, Екатерина де Медичи сделалась главой правительства. "Она вознеслась до первого ранга шагом, столь рассчитанным и движением столь изящным, что даже движение воздуха не выдало ее перемещения". Регентша? Королева не получила даже этого титула. Единовластная правительница Франции. Когда вельможи явились приветствовать нового короля Карла IX, мальчика десяти лет, они застали близ него его мать, которая ответила на приветствия. Этого достаточно. Наутро со славой возвратился Коннетабль и распустил гвардию, созданную Гизами. Он был уверен, что перехватит бразды правления, а стал всего-навсего восьмым в Тайном Совете у этой Флорентийки, которую недавно ни в грош не ставил. Королева делает все, станут вскоре писать иноземные посланники. И, в действительности, вот она, управляет, ведет переговоры, произносит речи, дает указания своим посланникам, приглядывает за тем да за этим, заботится о сыне, мчится с одного конца королевства в другой, едва ли не одна заходит в лавку, чтобы узнать мнение буржуа, распределяет поручения, милости, бенефиции, принимает доклады своих агентов, вмешивается в личную жизнь своих фрейлин, дает распоряжения о празднествах, возводит дворцы, и проявляет порой, если верить Монморанси, таланты военного вождя. Читая ее обильную переписку , не перестаешь восхищаться ее оптимизмом, изящным юмором, здравым смыслом, противостоящим, как она говорит, безумию "пятнистых мозгов".Королева Мать вынуждена была сделаться лекарем для больной страны, однажды она оправдается, что "применяла все травы против ее недугов". *** После первого заседания Генеральных
Штатов Канцлер заявил: Вскоре королева добилась вступления Колиньи в Совет. Она использовала незатухающую вражду между кланами Монморанси-Шатийон(Колиньи) и гизовским. Но угроза со стороны государства, нависшая над фаворитами-расточителями Генриха II, сблизила Коннетабля с его старыми врагами. На Пасху 1561г., "день, который История пометит мрачным багровым цветом" ,Монморанси, Гиз и Сен-Андре образовали Католический Триумвират, который тут же потребовал, чтобы королева "выбрала ту или другую сторону" Казалось, что, вынужденная их расколоть, Флорентийка выскажется за Реформацию. Теодор де Без в своем письме Кальвину называл ее "наша королева". Католические проповедники говорили о недействительности присяги, данной монарху-отступнику. Когда закончилась коронация, кардинал Лотарингский сказал Карлу !Х: – Как только вы согласитесь переменить религию, с вашей головы в тот же миг сорвут корону. И все же обращение кроля представлялось возможным. Известно, что маленький король в открытую насмехался над епископом, , а его брат Генрих играл в гугенота и бросил в огонь молитвенник их сестры Маргариты. Совещание в Пуасси разрешило проводить
споры прелатов и пасторов. Никто не жалел ни таланта, ни знаний.
Тщетно. Положение оказалось прескверным. Рано или поздно неизбежны
были призывы к оружию. С поразительным упорством Екатерина, несмотря
на угрозы Филиппа II и триумвиров, отказывалась отбросить всякую
мыль о примирении. Ее Январский Эдикт (1562), разрешивший отправлять
реформированный культ вне стен некоторых закрытых городов и явившийся
прообразом Нантского Эдикта, был поистине революционным. Приняв
сосуществование двух религий, племянница Пап совершила святотатство
и расколола единство королевства. Так рассудило общественное мнение,
так рассудили Гизы. Екатерина спросила у Колиньи, на какую помощь
может рассчитывать против Лотарингцев и против испанцев. Королева тайно подходил порой
к храму, чтобы лично проверить, как его посещают. И умышленно поощряла
протестантов стать военной и боеспособной партией. "Если бы
политический дух реформистов достигает высоты их веры, они бы дружно
откликнулись. Но …отклик не был единодушным, и страна оказалась
на грани войны, которой так хотела избежать" Несмотря на явно
близкую опасность, Флорентийка сохраняла неколебимое хладнокровие.
У делегации парижан, негодовавших из-за того, что некое здание было
отведено для протестантских богослужений, она спросила: Крутой вираж властителя Наварры, который в страхе потерять свое крошечное королевство, вступил в союз с Триумвирами, было суровым испытанием. А 1 марта 1562г. буря пронеслась по Уасси. Франсуа де Гиз, скача к Парижу, встретил около тысячи протестантов, слушавших проповедь в риге и тут же преградивших ему дорогу. Последовала их стычка с его эскортом. Герцог, на которого обрушился град камней, дал своим людям приказ прорваться. Шестьдесят гугенотов погибло, двести пятьдесят было ранено. Было ли это избиение преднамеренным, как потом настойчиво утверждала потерпевшая сторона. Об этом и поныне спорят. Упомянем, что в свой последний час Гиз утверждал обратное. Не так-то просто представить себе злой умысле в подобных обстоятельствах. Как бы то ни было, а эта жуткая "незадача", по словам Лотарингца, прямым ходом повела к террору, и обе стороны принялись состязаться в жестокости. Королева укрылась в Фонтенебло. И столь велик был ее ужас перед Гизами, что она решительно передоверила королевство протестантам. Она направила не меньше четырех писем к Конде, зовя его примчаться и заклиная "спасти детей, их мать и королевство". Торжественный миг. Нескольких сотен конных, окруживших Фонтенебло, было бы достаточно, чтобы Бурбон стал защитником Короны, и протестанты оказались бы легализованы. Но голова принца Конде для политики не годилась. Он что-то заподозрил, стал вилять и упустил шанс, за который не преминули ухватиться его противники. И тогда Триумвиры завладели двором. Став их пленницей, скомпрометировав себя письмами, которые Конде по глупости опубликовал, правительница королевства утратила свою власть. Провинции тали между тем театром
того, что Мишле назвал премьерой Варфоломеевской ночи. Ярость фанатиков
дошла до паракосизма. Бил набат. В деревнях священники повели свою
паству травить еретиков. Все гугеноты оказались под угрозой истребления.
Дворяне еще колебались и медлили. Их призывали к бою женщины, принцесса
де Конде и, прежде всего, госпожа де Колиньи (Жанна де Лаваль).
Адмирал прекратил обороняться, когда его супруга сказала ему: И протестанты все-таки взялись за оружие, и, в сущности, перейдя к мятежу, совершили то, что менее чем месяц назад превратило бы их в защитников закона. Война с самого начала велась по-варварски. Ничуть не заботясь о той самой родине, защитить которую призывала одна только "флорентийская торгашка", Триумвиры обратились к Испании, а протестантские вожди к Германии. Наместник епископа Шартрского Робер де Ла Ай и Брикемо, посланные за Ла Манш, заключили Хэмптон-Кортский договор, по которому Елизавета обещала своим единоверцам десять тысяч войска и сто тысяч крон. А в обмен ей будет возвращен Кале и отдан в залог Гавр. В одном секретном пункте шла речь о Руане и о Дьеппе. Негодование было велико даже среди знатных гугенотов, многие из которых покинули армию. Конде и Адмирал обвиняли своих посланцев в превышении полномочий, но англичане, тем не менее, оккупировали Гавр, отданный его правителем, самим Колиньи. Королева так и не простила этого своим старым друзьям. Впервые она заговорила о том, чтобы "схватить зачинщиков этой сдачи…и примерно их наказать". Она неутомимо носилась по дорогам, вела переговоры и битвы, стремясь в отчаянии воспользоваться хотя бы успехом той или другой стороны. К счастью, судьба оказалась на ее стороне. Наваррец пал при осаде Руана, Сен-Андре в бою под Дрё, Монморанси угодил в плен к протестантам, Конде, соответственно, к католикам. Франсуа де Гиз, победитель при Дрё, похоже, единственный, оставался на коне. Он осадил Орлеан, главную твердыню гугенотов. Накануне своего вступления в город он пал от пуль фанатика Полтро де Мере. – Эта смерть, — воскликнул Адмирал,
едва узнал о случившемся. – самое великое благо, какое могло бы
выпасть этому королевству. Церкви Божией, и в особенности,
мне и всему моему дому! У современников не имелось ни малейшего сомнения в виновности Адмирала, они также подозревали, что здесь не обошлось без королевы, главной, кто выиграл от этого преступления. Сэр Томас Смит, английский посланник, поставил в известность свою государыню. Так подстрекала ли эта ученица
Маккиавелли Колиньи убить Франсуа де Гиза, как десять лет спустя,
несомненно, подстрекала Анри де Гиза убить Колиньи? Все с удивлением
наблюдали, как она чуть не упала в оборок на похоронах герцога,
когда кропила святой водой. Позднее представлялись компрометирующими
два ее высказывания. Таванну: Немецкий историк Т. Б. Эбелинг приобрел в 1872г. странный документ, имеющий отношение к встрече между Полтро де Мере и неким Албанусом, агентом королевы матери. По этому письму, написанному на латыни Албанусом, другому знакомцу Екатерины, Полтро, уязвленный, что не получил от Колиньи достаточного поощрения, напротив, сполна получил награду от Королевы Матери. Госпожа Медичи не только подтолкнула его к покушению на Гиза, но и к тому, чтобы обвинить Адмирала. Кто такой Албанус? По некоторым данным, Арно де Сорбен де Сен Фуа, духовник короля, по Пьеру де Вэсьеру, Пьер д’Эльбен, позднее исповедник Ее Величества. Сходство плана, который он представил Екатерине с тем, который Флорентийка позднее умело разрабатывала накануне Св. Варфоломея, несомненно, поразительное. Как бы то ни было, а с тех самых пор Лотарингцы стали лелеять месть Шатийонам. Ко всяческим общественным бедствиям добавилась вендетта. В то время как главы двух кланов сгинули, Екатерина осталась, деятельная и оживленная. Конде, находившийся в плену, еще больше был пленен своей возлюбленной, мадмуазель де Лимейль, одной из красавиц летучего Эскадрона, которые, как истинные Далилы, служили политике королевы матери. Вопреки Колиньи он подписал Амбуазский мир. Опьяненные добычей. Изнуренные резней, участники войны рассеялись. Впрочем, Королева Мать сохранила своих наемников под командованием своего полководца Шарри, грубого и верного, как молосская псина, солдафона. И с подобной поддержкой она смогла три года спустя воздбудить процесс против Колиньи по делу Гизов, подавить большую часть очагов местного возбуждения, заставить магистратов осуществлять правосудие без всякой оглядки на религию обвиняемых. Против англичан, которые отказались эвакуировать Гавр она задействовала необычайное движение национального единодушия. "Здесь, в Байонне, все кричат: "Да здравствует Франция!" — писал Коннетабль, ведя на штурм этого города войско, где бок о бок шагали, как братья, католики и протестанты. Однако, когда королева провозгла-сила, что Кале возвращается к французской короне, Англия разорвала Като-Камбрезийский договор. Гавр капитулировал. Елизавета в неистовом гневе вынуждена была все же подписать Труасский договор, который недвусмысленно возвращал Кале Франции. Духовенство оплатило военные расходы (1564). Победа Екатерины была полной. Лишь одно облачко омрачало ее радость: убийство Шарри, совершенное среди бела дня на мосту Сен Мишель г-ном дю Шателье-Порто, человеком Адмирала. Королева очень любила этого верного служаку. Опасаясь повредить сооружению, столь заботливо возведенному, она замяла дело, но у нее появился новый повод желать обрушить месть на Колиньи. Флорентийка могла гордиться своими трудами: мир восстановлен, вельможи обузданы, воцарилось некое подобие терпимости, англичане побеждены, права монарха защищены, Кале возвратился к Франции. И все – за тринадцать месяцев. Немного спустя Екатерина пострадала при падении с лошади, да так, что пришлось делать трепанацию. Если бы она скончалась, история, несомненно, поставила ее наравне с Бланш Кастильской и Анной де Божо. |
