Режин
Перну Крестовые походы представляют собой одну из самых ярких страниц средневековой истории. Это, пожалуй, единственная в своем роде авантюра, не похожая ни на миграцию, ни на колонизацию, в которой участвовали добровольцы со всех уголков Европы, оторванные от ресурсов и лишенные всякой центральной организации. Каждый из этих людей сыграл свою роль в удивительном спектакле и наша задача — понять, что они собой представляли. Именно этой теме, и ей одной будут посвящены данные очерки. Событийная канва крестовых походов сегодня уже довольно хорошо исследована в трудах вышеупомянутых историков, и можно, прибегнув к уже изученным и расшифрованным документам, попытаться понять людей того времени: их образ жизни, их видение мира, их привычки и представления; то, как они справлялись с трудностями материального порядка — экипировкой, добычей провианта, тактикой, к чему они прежде всего стремились, за что сражались, кого любили. Человек той эпохи, наш предок был среди тех, кто участвовал в постройке соборов Шартра и Амьена, закладывал новые города, выковывал наш язык, выдумывал куртуазную любовь и "Поиски Грааля": он часто заставляет нас изумляться им, как сам удивлялся подвигу, продлившемуся два столетия и описанному в множестве повествований, писем, комментариев современников, благодаря которым мы открываем его для себе в более ярком свете, чем если бы он оставался погружен в свою повседневную жизнь пикардийского крестьянина или лангедокского барона. Чтобы получить общее представление об политической и военной истории, мы можем обратиться к великолепным работам, в легко доступной и захватывающей форме излагающим основные факты: например, к замечательной "Истории крестовых походов" Поля Руссе (Пэйо, 1959) или более лаконичному очерку Рене Груссэ, изданному в серии "Что я знаю?" (Пресс Университэр, 1944) под заглавием "Крестовые походы". Однако мы полагаем, что не будет лишним в нескольких словах обрисовать основные эпизоды истории крестовых походов. Было бы неправомерно использовать в нашей работе старую классификацию, согласно которой, по выражению Поля Руссе, "крестовые походы пронумеровали, как нумеруют чудеса света". Скорее речь идет об одном "первом" крестовом походе, призывы к которому и выступления войск следовали один за другим в различном, но непрекращающемся ритме вплоть до конца XIII в., когда понятие "крестового похода" становится все более расплывчатым, поскольку отныне цель состояла в борьбе с турецким могуществом, а не в завоевании Иерусалима. Ведь именно к возвращению Святой земли призывал папа Урбан II на Клермонском соборе 1095 г. и в этом заключался обет крестоносца; но с XIII в. эта задача мало-помалу стерлась из памяти людей и походы XIV в. станут крестовыми только по названию. В любом случае будет правильнее взять за точку отсчета не время прибытия на помощь святой земле армии из Европы в XII-XIII в., а историю самих крестоносных государств на Востоке. Первый крестовый поход начался под стенами Константинополя, куда подощли четыре крестоносные армии: армия Северной Франции и Лотарингии под предводительством Готфрида Бульонского и его брата Балдуина Булонского; армия французов из междуречья Сены и Луары и воинов Северной Италии во главе с Гуго, графом Вермандуа (братом французского короля Филиппа I), Стефаном, графом Блуа и Робертом Коротконогим (сыном Вильгельма Завоевателя); армия Южной Франции под командованием Раймунда Сен-Жилльского, графа Тулузы; и, наконец, армия сицилийских нормандцев, которую вели Боэмунд Тарентский и его племянник Танкред (Боэмунд был сыном нормандца Роберта Гвискара, захватившего Сицилию и часть Южной Италии). Одержав при Дорилее победу над турками (1 июля 1097 г.), крестоносцы достигли стен Антиохии, которую захватили после восьми месяцев изнурительной осады (20 октября 1097 — 28 июня 1098 гг.). Боэмунд, напомнив о своих заслугах при взятии города, добился, чтобы остальные вожди крестносцев уступили Антиохию ему во владение. Тем самым он основал династию антиохийских князей, просуществовавшую вплоть до 1268 г., что стало причиной раздора с Византийской империей, ранее владевшей Антиохий и северной Сирией, которая надеялась получить их обратно от крестоносцев. Как только началась осада Антиохии, к помощи крестоносцев воззвал армянский князь Торос: Балдуин Булонский помог ему, отвоевав область Эдессы, но затем и пальцем не шевельнул, чтобы спасти Тороса во время бунта. Так Балдуин стал правителем Эдессы, приняв графский титул. Графство Эдесское в Киликии продержалось до 1144 г., пока его не захватил атабек (правитель) Моссула Зенги. В пятницу 15 июля 1099 г., спустя три года после начала похода, крестоносцы взяли штурмом Иерусалим. Восемью днями позднее, 22 июля Готфрид Бульонский, назначенный своими соратниками, чтобы сохранить их зпавоевания, принял титул защитника Св. Гроба Господня. Раймунд Сен-Жилльский, граф Тулузский в свою очередь предпринял завоевание триполитанской области, имевшей важное стратегическое расположение (Триполи являлось связующим звеном между северной Сирией (княжество антиохийское) и Иерусалимском королевством). При поддержке генуэзского флота он постепенно подчинил Тортосу (1102 г.) и Гиблет (1104 г.), и, в конце концов начал осаду Триполи, которую было суждено завершить уже его сыну Бертрану. Захват Триполи существенно увеличил заморские владения крестоносцев. Эта область стала графством и находилась под властью потомков Раймунда Сен-Жилльского до 1187 г., после чего перешло к антиохийским князьям, и в конце концов в 1289 г. было отвоевано турецкими мамелюками. Итак, владения европейцев в Ппалестине сосотояли из четырех разных фьефов: княжество антиохийского, графство Эдесского, графства триполитанского и королества Иерусалимского. История Иерусалимского королевства является центральным сюжетом в истории крестовых походов. После смерти Годфрида в 1100 г. ему наследовал его брат Балдуин, принявший титул короля. Он придал франкской Сирии более стройную организацию и расширил границы своих владений, захватив Трансиорданию и установив военный пост на Акабском заливе Красного моря. Его кузен Балдуин дю Бург, в 1118 г. наследовавший ему под именем Балдуина II, направсно стремился завоевать Алеппо и Дамаск, оставшиеся в руках мусульман. Дочь Балдуина II Мелиссента вышла замуж за Фулька графа Анжуйского, который, в 1131 г. сменив на троне своего тестя, достиг успехов в мирных переговорах с византийцами и дамаскими мусульманами. К несчастью он умер в 1143 г., оставив несовершенолетнего сына, Балдуина III под регентством Мелиссенты. Именно тогда правители Алеппо и Моссула Зенги и его сын Нурэддин захватили Эдессу (1144–1146). Вспомогательныя экспедиция из Западной Европы (которую называют вторм крестовым походом), будучи плохо организованной, потерпела неудачу под стенами Дамаска (1148 г.). после этого Нурэддин довершил свою победу, отторгнув у княжества антиохийского все владения за Оронтом, и объединилв мусульманскую Сирию после взятия Дамаска. В свою очередь Балдуин III начал свое личное правление с захвата египетского Аскалона (19 августа 1153 г.). и женитьбы на Феодоре, племяннице византийского императора Мануила Комнина (1158 г.). Его брат Амори, наследовавший ему в 1162 г., повел политику сближения с Египтом, опасавшимся могущественного Нурэддина. Но в 1171 г. юный Саладин, помощник Нурэддина, низложил последнего представителя династии Фатимидов в Египте. Вскоре он захватил сам Дамаск (1174 г) и Алеппо (1183 г) и объединил мусульманский мир Египта и Сирии, окружив со всех сторон франкские владения. После смерти Амори в 1174 г. его сын, блистательный король-прокаженный Балдуин IV, несмотря на свой ужасный недуг, всеми силами противостоял Саладину и победил его в битве при Монгизархе (25 ноября 1177), ставшей одной из самых замечательных побед христианского оружия времен крестовых походов. Но его неспособный приемник — Ги де Лузиньян, пуатевинский барон, женившийся на сестре короля Сибилле — привел королевство к катастрофе: в битве при Хаттине франкская армия была полностью разбита силами Саладина Затем мусульмане один за другим захватили все франские город: Акру (10 июля), Яффу и Бейрут (6 августа), Иерусалим (2 октября 1187 г.). На мгновение казалось, что франкской Сирии пришел конец. От иерусалимского королевства западноевропейцы удержали только Тир, из княжества антиохийского — только саму Антиохию и крепость Маргат, из триполитанского графства — только Триполи, Тортосу и Крак-де-Шевалье. Однако Тир нашел энергичного защитника в лице Корада Монфераттского, пьемонтского барона, только высадившегося в Сирии. Ему удалось отбить наступление Саладина и вскоре франки в свою очередь предприняли осаду Акры, павшей только два года спустя, когда на помощь пришли фланцузский и английский короли, Филипп Август и Ричард Львиное Сердце (третий крестовый поход). по миру, заключенному с Саладином (3 сентября 1192 г.) франки сохранили часть Палестины от Тира до Яффы и получили возможность совершать паломничество в Иерусалим. Отныне столицей "Иерусалимского королевства" стала Акра, а на Кипре, отвоеванном Ричардом Львиное Сердце у византийцев, возникло другое франкское королевство. Титул "иерусалимского короля" поочередно носили Генрих Шампанский (1192–1197), Амори Лузиньян (1197–1205), Жан де Бриенн (1210–1225), пока он не достался Фридриху II, королю Сицилии, высадившемуся в Акре в 1228 г. Между тем коварные венецианцы смогли повернуть против Константинополя экспедицию, предпринятую в основном пикардийцами, фламандцами и шампанцами, которые и захватили Византийскую империю (1204 г.). Победители выбрали себе в предводители графа Фландрского Балдуина, который стал первым латинским императором Константинополя. Латинская империя просуществовала вплоть до 1261 г., когда греческая "оппозиция" восстановила на троне императора Михаила Палеолога. Фридриху II удалось, по Яффскому договору, добиться возвращения трех святых городов — Иерусалима, Вифлеема, Назарета, но его пребывание в святой Земле спровоцировало междоусобную войну, вспыхнувшую сразу же после его отъезда В 1229–1243 гг. франкская Сирия стала ареной борьбы между "франками" и "имперцами" (сторонниками германского императора). В 1244 г. Иерусалим уже навсегда попал в руки турок. Спустя четыре года французский король Людовик IX в свою очередь принял крест и двинул армию к Египту, уже в первой половине XIII в неоднократно подвергавшийся нападениям со стороны крестоносцев, в основном возглавляемых Жаном де Бриенном. Король захватил Дамьетту, но попал в окружение и был взят в плен. Свободу он обрел только в 1250 г. и остальные четыре года провел в Сирии (1250–1254 гг.), восстановливая порядок, укрепляя прибрежные крепости, чем на несколько лет продлил жизнь королевству, подрываемую внутренней анархией и набегами усилившихся мусульман. Но вскоре после этого турецкие мамлюки под предводительством султана Бейбарса объединили под своей властью Египет и всю Сирию (Алеппо, Дамаск, Иерусалим). Бейбарс постепенно захватил все главные укрепления христиан: Кесарею (1265 г.), Яффу (1268 г.), Антиохию (1268 г.) и Крак-де-Шевалье (1271 г.). После него султан Калаун в 1289 г. захватил Триполи, а его сын и наследник Аль-Ашраф, взяв штурмом Акру, окончательно покончил с франкским королевством в Сирии. Введение. Кротость и смирение Гюнтер, епископ Бамбергский, решив отправиться в паломничество в Святую землю, взял в свою свиту более двенадцати тысяч прихожан из своей епархии и соседних земель — "баронов и князей, богатых и бедных". Весной 1065 г. эта огромная толпа без препятствий достигла Палестины. По мере своего приближения к Иерусалиму, паломники забыли об усталости, надеясь отпраздновать Пасху уже в Святом городе. В святую пятницу они находились между Кесарией и Рамлой, в двух днях пути от Иерусалима. Вот здесь то их и настигли бедуины. Град стрел обрушился на уставших путников, единственным убежищем которых стали спешно сдвинутые в баррикады повозки, обыкновенно служившие для транспортировки больных, женщин и детей. Хотя большинство из паломников не имело при себе оружия, некоторые, по словам хрониста, "были вынуждены сопротивляться". Другие же, не видя особой разницы между паломничеством и мученической смертью, отказались защищаться. в какой-то момент все паломники, участвовавшие в битве, по просьбе священника опустили оружие и стали молиться, прося у вождя арабов перемирия. Тем не менее бойня продолжалась со Святой пятницы до Пасхи, пока разбойники не исчерпали запас стрел, устав от резни или пока попросту не закончилась добыча. Таковы были превратности дороги, о которых знал любой путник. Происшествие с епископом Гюнтером и немецкими паломниками сохранилось в памяти только из-за необычайного количества жертв и размаха резни, но он вовсе не был единственным в своем роде. Каждому путешественнику грозила опасность погибнуть от рук бандитов, или еще горшая участь — быть проданным на невольничьих рынках Сирии и Египта. Иным удавалось спастись, заплатив за себя выкуп, или же просто лишившись всего имущества, — не последнюю роль в этом играли дорожные пошлины по пути в Иерусалим, взимаемые византийскими охранниками. По словам хронистов, дело доходило до того, что многие из этих несчастных были не в состоянии оплатить обратную дорогу и жили на содержании мелких христианских общин Палестины. Около 1056 года Лиетберт, епископ Камбре, и его спутники заплатили такой огромный выкуп на Кипре, что смогли добраться только до Лаодикеи. Там они повстречали епископа Ланского Хелинанда, возвращавшегося из Святой земли, который поведал им об опасностях, подстерегавших путешественников на пути в Иерусалим. После этого устрашенные паломники решили пуститься в обратный путь. В другой раз Геральд, аббат Сен-Флоран-Ле-Сомюр, был схвачен сарацинами недалеко от Иерусалима, подвергнут пыткам и убит. По крайней мере, неудавшееся паломничество Лиетберта побудило папу Римского Виктора II, встретившего Фламандских путников по их возвращении, написать византийской императрице Феодоре, с просьбой положить конец поборам, взыскиваемым византийскими стражниками с паломников. Это было единственное, что он мог сделать в данной ситуации. Однако паломничества в Святую землю продолжались; ничто не могло отвратить взор христиан от родины Евангелия, где сам Спаситель принял человеческий облик. Паломничества нашего времени, хотя они в последние годы и собирают гораздо большие толпы, чем 50 или даже 20 лет назад, могут дать лишь слабое представление об энтузиазме, который они вызывали у средневекового христианина. Палестинская земля была ему особенно, по-родственному близка. С самого детства он всем сердцем и душой впитывал Священное Писание и знал наизусть каждое имя и основные события, начиная с колодца Св. Иакова и заканчивая путешествием Св. Павла. Псалмы, клятвы, литургия, определявшая его повседневную жизнь, течение года и бытия — все это напоминало ему о Святых местах. Паломничество само по себе было неотъемлемой частью христианской жизни: его корни уходят в глубь христианских и даже древнееврейских традиций. Но никогда оно не играло такой важной роли, как в средние века — за исключением, быть может, нашего времени, когда французские студенты тысячами стекаются в Шартр, а иностранцы — в Лурд и Фатиму. Однако для христиан паломничество не было ритуальным актом, как для мусульман, и даже не упоминалось в литургии. Но в нем очень ярко выражен сам смысл христианской веры — переход от преобразующей Пасхи, связанный с жизненной сущностью христианина, к другой жизни, отрешение от самого себя, чтобы следовать за кем-нибудь другим. Удивительно, но эти принципы привели в эпоху христианской цивилизации к обновлению географии западного мира, выражавшегося в прокладке дорог и строительстве церквей на перекрестках. К вышесказанному можно добавить и принцип покаяния, искупления, правда, игравший второстепенную роль: например, ужасный граф анжуйский Фульк Нерра в качестве покаяния должен был два раза совершить паломничество в Иерусалим. И, наконец, упомянем об одной психологической особенности средневекового человека — потребности в осязаемых истинах, которые можно увидеть и потрогать руками. "Я — тот, кто видел все собственными глазами," — так представляется составитель сказания о паломничестве Св. Виллибальда, который посетил Палестину в VIII в. Можно сотнями перечислять тексты, где прослеживается эта специфическая черта феодального общества, неразрывно связанного с осязаемой реальностью религиозных истин. Эта черта — выражение ментальности средневекового человека, сформированной под влиянием Евангелия и практики таинств — осязаемых знаков незримой реальности. На паломничество также повлиял и дословный перевод совета, который Христос давал исцеленным им людям и своим последователям: "Поднимись и иди"; в средние века его переводили как "Иди и прими твой крест". Понятно, что человек, воспитанный в таком духе, неизбежно начинал претворять на практике воспринятую им идею. Он не мог оставаться пассивным, в особенности, если он занимался созерцанием (заметим, что все великие созерцатели были людьми деятельными, как св. Бернард или великие мистики, и удивительно практичными, как, например, св. Тереза Авильская). Сам культ реликвий, неотделимый от христианской традиции, происходит, по большей части, из потребности видеть и касаться; понятно, что он без труда укоренился повсюду, ибо в эту эпоху любая сделка выражалась в конкретном жесте: передача во владение домена происходила посредством traditio, вручения кома земли или пучка соломы, которые символически обозначали весь земельный участок; покупка на рынке закреплялась рукопожатием и т.д. Исследователи довольно часто поднимали вопрос об идее крестового похода, но ничто так мало не походит на идею или идеологию, как это движение, двинувшее разбуженный Запад к Святой земле, куда его влекла возможность узреть самую настоящую реальность: святые места, где жил сам Господь. Как писал Гвиберт Ножанский, крестоносец бросился на завоевание земного Иерусалима только потому, что он являлся для него отражением небесного града. Для феодальной эпохи, когда всякие права и обязанности, отношения между людьми строились на основе фьефа, конкретного владения, вполне нормальным было рассматривать землю Господа как общий фьеф христиан; и обратное было несправедливостью. Как и паломничество в Рим, даже в большей степени, путешествие в Святую землю восходит к временам раннего христианства. До нас дошло сказание, датируемое 333 г.: один аквитанец описал свой путь, который он проделал из города Бордо в Константинополь, затем Иерусалим. Деятельность св. Иеронима, прибывшего в Вифлеем, чтобы там создать свою версию Святого Писания, привела к возникновению монастырей, церквей и, среди них, приютов для паломников, которых в одном Иерусалиме к IV в. насчитывалось около трехсот. В течение первых веков христианства между Востоком и западом поддерживались активные контакты, и хотя центром христианского мира был Рим, то по крайней мере восемь греков и пять сирийцев становились папами в этом городе, причем еще и VII–VIII вв. В Египте, Сирии, Северной Африке, единой колыбели разнообразных форм монастырской жизни, процветала христианская вера, несмотря на то, что там неоднократно возникали ереси, сеявшие раздор. Всему этому благополучию было суждено исчезнуть менее чем за полвека: как только приверженцы Мухаммеда принялись пропагандировать доктрину "священной войны", очаги христианской жизни стали гаснуть один за другим. Наступление мусульманских войск отчетливо прослеживается по разрушению зданий в Палестине, Сирии, Египте, Северной Африке, датированных археологами. Наступление провалилось после бесплодной осады Константинополя в 718 г. и битвы при Пуатье в 732 г., и воцарилось относительное спокойствие, наладились отношения между Карлом Великим и знаменитым халифом Багдада Гаруном-аль-Рашидом. Если верить современному им историку Эйнхарду, халиф "уступил под власть Карла святые места". Эта своеобразное покровительство, которое Карл, с признания халифа, вероятно, оказывал паломникам, бредущим в Палестину и новым общинам, явно послужили к его прославлению как "великого императора", о чьих подвигах вскоре стали слагать героические песни. На самом деле, в это время был восстановлен один мужской монастырь на оливьерской горе и один женский около Святого Гроба; в дополнение, в 808 г. на "кровавом поле (Haceldama)" были построены гостеприимный дом и базилика. Паломничества, несмотря на бесчеловечные условия (паломничество англосакса Виллибальда, упоминаемое выше, началось в 722 г. и длилось семь лет), тем не менее не прекратились, но проходили в самых ненадежной обстановке; отныне сохранность имущества была гораздо лучше обеспечена, чем в прошлом, но взамен путники были обязаны уплачивать множество пошлин. Вспомним пример с паломничеством Бернарда Монаха (866-870 гг.), который, вопреки разрешению на проезд, выданному сарацинами в Бари, был арестован в Каире за то, что не заплатил надлежащую пошлину при входе в город. Также жизнь паломников зависела от капризов султанов, таких как халиф Хаким, своеобразного безумца, который внезапно в 1009 г. начал преследование христиан и евреев и приказал разрушить все церкви и монастыри Палестины, начав с церкви Святого Гроба (Арабский хронист, сообщивший нам точную дату начала этих разрушений (18 октября 1009 г.), уточнил, что халиф приказал "уничтожить всякое воспоминание о Святом Гробе". См.: Couasnon. The church of the Holy Sepulcre. p. 19).. Подобное проявление дикости живо поразило весь Запада. Гонения халифа на христиан (если верить хронистам, они были вынуждены носить на шее медный крест, весивший десять фунтов, а евреи — волочить за собой плахи в форме телячьей головы), породили множество рассказов, где историю сложно отличить от легенды. Эхо этих гонений доходит до нас в основательных трудах Вильгельма Тирского, историка XII в.: в частности, он показывает, как воспоминание об этих страшных временах сохранились спустя сто лет после гонений. По его словам, одна иерусалимская семья обладала привилегией распространять пальмовые ветви, которые несли во время процессии к Святому Гробу в праздничное Вербное воскресенье. Говорили, что этот обычай берет свое начало от юноши, который пожертвовал своей жизнью, признавшись в осквернении мечети, ради спасения других членов общины, обвиненных в совершении этого святотатства. По пути на место казни он поручил "свой бедный линьяж" милосердию тех, ради которых пошел на смерть. В память о нем было решено, чтобы вся прибыль от праздника каждый год поступала к потомкам этого юноши. Гонения внезапно прекратились в 1020 г. и уже тридцатью годами позже (1048 г.) византийцы отстроили церковь Святого Гроба. В 1080 г., несмотря на появление на исторической сцене турок был основан гостеприимный дом св. Иоанна. Однако паломники и уцелевшие участники экспедиции епископа Гюнтера приносили все более тревожные вести о ситуации в Святой земле и опасностях, которым подвергаются там путешественники. Обычно в паломничество отправлялись группами — и не только из соображений безопасности, поскольку посетители Лурда в наши дни также путешествуют толпой — однако уже можно было предвидеть приближение времени, когда христианский мир, уверенный в собственных силах и превосходстве над мусульманами, задавшись вопросом — до каких пор следует проявлять кротость — вместо мирного паломничества развернет активные действия, направленные на завоевание земли, с окончательной потерей которой не мог согласиться ни один христианин. Спустя четырех веков смирения христианский мир XI в., уже померившийся силами с мусульманами в Испании и Средиземноморье, был готов спросить, — не пришло ли время ответить справедливой войной на мусульманскую "священную войну". Новое событие поспособствовало созреванию этой идеи: нашествие на малую Азию турок — сельджуков, которые в 1071 г. уничтожили византийскую армию при Манцикерте и завоевали Армению; Никея была захвачена в 1081 г., Антиохия — в 1084 г. Около 1074 г. византийцы обратились к папе Григорию VII c просьбой добиться помощи от христианского мира и тот стал думать о походе на Восток. Люди I. Папа времен крестового похода Собор Богоматери в Пюи был для средневековых верующих тем же, чем для нас является собор Богоматери в Лурде. Паломники — люди всех сословий, сервы, монахи, сеньоры и прелаты — босиком, с оливковыми ветвями в руках непрерывным потоком стекались в этот уголок центральной Франции, выделяющийся своим необычным ландшафтом из вулканических скал. Именно там, в только что построенном соборе, тем больших размеров, что к нему примыкали просторная паперть, клуатр и пристройки, где паломники находили отдых, в толпе, исполненной религиозного благочестия, в первый раз прозвучало песнопение "Salve Regina", впоследствии известное под именем "гимна из Пюи". В один из августовских дней 1095 г., толпа, стекавшаяся к храму, стала свидетельницей странных приготовлений: в стене собора кирками пробили брешь, затем расширили и, задрапировав тяжелыми занавесями ярко-красного цвета, превратили в подобие нового входа в здание. вскоре стал известна и причина столь необычных работ: в Пюи ожидали приезда папы Римского, главы христианского мира. Незадолго до этого он перевалил через Альпы (скорее всего по старой дороге Мон Женевр, минуя Павию, Турин, Зузский перевал, Бриансон и Гренобль) и появился в Валансе, где 5 августа, освятил новый кафедральный собор. Затем папа пересек границу Пюи, проехал через Роман и Турнон, переправился через Рону и гористый Виварэ. Именно для этого именитого паломника епископ Пюи Адемар Монтейский приказал пробить вход в соборной стене, который должны были заделать тотчас же после отбытия гостя, чтобы никто не дерзнул пройти там, где ступала нога викария Христа. На следующий день, 15 августа, в праздник Успения — самый значимый для святилища в Пюи, посвященного Богородице, папа Урбан II служил торжественную мессу перед более многочисленной, чем обычно, толпой. В XI в. папа римский, глава христианского мира, без сомнения пользовался престижем, сильно отличающимся от того, каким обладает его приемник в наши дни. В те дни его визиты, особенно во Францию, не были чем-либо из ряда вон выходящим событием: все население испытывало к нему чувства, близкие родственным, что сегодня стало привилегией римских горожан. Еще не были введены торжественные церемонии и знаки отличия, выделявшие папу времен Ренессанса: еще нет ни Sedia, ни папской тиары (которую станут носить с XIII в.). Люди, сбегавшиеся к дорогам, по которым следовал его кортеж, видели, как он едет верхом или на носилках в окружении прелатов и клириков. Его бесконечные разъезды по дорогам Запада способствовали тому, что он стал близким всему христианскому миру. Что касается Урбана II, то обстоятельства благоприятствовали росту его популярности: во-первых, он был французом и его речь, лицо, выдающие в нем уроженца Шампани, усиливали к нему симпатию народа. В толпе одобрением замечали, что он был одним из тех монахов, которых его недавний предшественник, энергичный Григорий VII, извлек из монастырей, чтобы добавить духовенству свежей крови, обновив, таким образом, коррумпированный епископат, и, главное, приобщить к реформаторскому труду. Он сам положил начало реформам, выступив, невзирая на сопротивление князей, прелатов и самого императора, против торговли церковными бенефициями, симониальных священников и обычая магнатов назначать своих любимцев во главе аббатств и церковных епархий. Едва взойдя на папский престол, тот, кого в юности звали Эдом де Шатийоном, получивший воспитание у самого св. Брунона, основателя ордена картезианцев, должен был вступить в борьбу с императором Генрихом IV и его ставленником антипапой Гибертом, английским королем Вильгельмом Рыжим и королем Франции; находясь в почти безвыходной ситуации, изгнанный из Рима, поддерживаемый в Германии только пятью верными епископами, Урбан постепенно добился признания своих прав. Он даже отвоевал Рим, где сторонники антипапы Гиберта, бежавшего в Равенну, удерживали только замок св. Ангела и храм св. Петра, находившийся под императорской защитой. В предыдущем месяце-мае, папа даже собрал собор в Пьяченце, где предстал как настоящий вождь христианского мира. Урбан, обладавший удивительной восприимчивостью к любого рода деятельности, верховный понтифик по призванию, сумел в молчании и отрешенности монастырского клуатра выковать себя как борца и завоевателя. В то время как толпа расходилась после окончания церемонии, Урбан долго совещался с Адемаром Монтейским. Прежде чем войти в сословие духовенства, Адемар был рыцарем, сыном графа Валентинуа, владельца замка Монтелимар. Этот почтенный прелат пользовался полным, вполне заслуженным доверием папы. На следующий день во всех направлениях отправились посланцы, монахи и епископские служки, неся письма понтифика с призывом к верным ему аббатам и епископам собраться на собор, который должен был состояться в Клермоне во второй праздник св. Мартина (воскресенье, 18 ноября). На церемонию его закрытия были приглашены светские бароны и остальное духовенство. Сам Урбан II покинул Ле Пюи спустя два дня после праздника в направлении Шез-Дьё, где его принял клермонский епископ Дюранд и в тот же день (18 августа) освятил церковь. Должно быть этот день был особенно радостным для папы, бывшего монаха, так как рядом с ним на церемонии освящения находились трое его товарищей по клюнийскому монастырю: Гуго, теперь епископ Гренобля, который впоследствии был канонизирован церковью (св. Гуго Шатонефский, поддержавший, по просьбе св. Брунона создание его нового ордена в долине Гранд Шартрез), Одеберт де Монморийон, епископ Буржский и Дюранд, епископ клермонский. Все четверо были выпускниками одного и того же клюнийского ордена, стараниями которого была доведена до своего логического завершения идея великолепия, присущая церкви еще со времен "катакомб": например, желая похвалить св. Майеля, его наследник объявил, что тот отличался "совершеннейшей красотой". 25 октября, перед самым прибытием в Клермон папа Урбан в торжественной обстановке освятил главный алтарь в огромном соборе Клюни, превосходящем по размерам все храмы христианского мира (даже собор св. Павла в Риме), где расцвело наше романское искусство. Понтифик, готовясь к собору, частенько беседовал с другими прелатами, среди которых находился и Геральд де Кардийяк (впоследствии мы встретим его на Кипре и в Иерусалиме). Одному из них, епископу клермонскому Дюранду, не было суждено увидеть собор, так как он умер в день его открытия (18 ноября) и с его похорон начались заседания. Из Ла Шез-Дьё Урбан II перебрался в Сен-Жилль дю Гард, где 1 сентября присутствовал на праздновании дня св. патрона аббатства, отмеченный пышными церемониями при большом стечении паломников. Среди присутстввовавших на самом деле находился граф Тулузский, Раймунд Сен-Жилльский, один из самых могущественных вассалов французского короля, управлявший самыми просторными и богатыми герцогствами Южной Франции. Вполне вероятно, что за десять дней, пока папа там находился, он неоднократно смог перговорить с графом во время процессий и церемоний. "Более 250 епископских посохов", отметил хронист Бернольд, который с дотошностью журналиста описал ассамблею, собравшуюся в кафедральном соборе Клермона в день св. Мартина 1095 г. на само деле, в процессии, которая под пение "Veni Creator" заняла свои места на соборе, насчитывалось около 250 епископов и аббатов. На церемонию собралась огромная толпа народа, едва разместившаяся в просторном соборе, несмотря на его гигантские размеры, нартекс, хоры с окружавшей их галереей, где находились капеллы (это было первое сооружение подобного рода на Западе); правда, нынешний храм уже не тот, где заседал собор, поскольку на его месте позднее возвели кафедральную церковь в готическом стиле, к которой спустя несколько веков Виолле-ле-Дюк в увлечении пристроил башни и островерхие колокольни. Напротив, до сих пор сохранился собор Богоматери, заложенный в поре в те времена. Вообще, в Клермоне конца XI в. насчитывалось не менее пятидесяти четырех церквей. Ассамблея имела величественной и знаменательный вид, ибо там вокруг своего пастыря собралась вся верная ему паства. некоторые из них проявили мужество, достойное всяческих похвал: например, немощный старик Пибон, чтобы добраться к месту собрания из своего тульского епископства, должен был пересечь добрую половину Франции. Уже одним своим присутствием на соборе этот прелат, ранее занимавший должность канцлера при императоре Генрихе IV, выразил свое несогласие со своим могущественным государем и навязанным им антипапой. Много прелатов прибыло из Северной Франции, чтобы засвидетельствовать свою лояльность к Святому престолу и подтвердить свою оппозицию к императору Священной Римской империи: Ламберт, епископ Арраса, Герард, епископ Теруанна, Гервин, епископ Амьена и аббаты Сен-Вааста, Анхина и Сен-Бертена. Прибыли и прелаты из епархий и аббатств, расположенных на землях империи: Поппон, епископ Мецкий, Мартин, аббат монастыря св. Дионисия в Моне, представитель Рихера, епископа Вердена. Прочие церковнослужители также оказались достойными уважения: Жан, епископ орлеанский и Гуго, епископ санлисский, чьи епархии относились к владениям короля Франции, в то момент поссорившегося с папой. Появились даже англо-нормандские епископы: среди них выделялся единоутробный брат Вильгельма Завоевателя, Эд де Контевиль, тридцатью годами ранее лично сражавшийся в знаменитой битве при Гастингсе и увековеченный в одной сцена ковра из Байё. Назначенный герцогом Кентским, он был фактическим соправителем своего брата. Вместе с Эдом приехали Гильберт, епископ Эврё, Серлон, епископ Сеца и жюмьежский аббат Гонтран, которому даже преклонный возраст и болезнь не помешали отправиться в путь (впрочем, он и умер во время собора). Приезд других лиц был также очень знаменателен: прибыли Беренгарий де Розанес, епископ таррагонский, Петр Одукский, епископ Памплоны, Бернард де Сердирак, бывший в свое время клюнийским монахом и посланный св. Гуго в Испанию, где он впоследствии станет аббатом Сахагуны, "испанского Клюни", а затем и архиепископом Толедским; наконец Далмаций, епископ Компостельский, также бывший клюнийский монах. название каждого из этих епископств напоминало о славных победах, одержанных над маврами. ведь и десяти лет не прошло, как Альфонс VI отвоевал Толедо и герой Реконкисты, Сид Кампеадор, Родриго Диас только что основал (1092 г.) новое христианское государство в Валенсии. В Испании борьба с Исламом, активно поддерживаемая клюнийским орденом, уже увенчалась успехом. И, разумеется, на соборе во главе с Адемаром Монтейским был широко представлен клир Оверни, Аквитании и Лангедока. Этому собранию, воодушевленному великими реформами Григория VII, предстояло разрешить огромное количество судьбоносных вопросов: так, на соборе присутствовал Роберт де Молем, будущий основатель ордена цистерцианцев, (впоследствии прославленный св. Бернардом) влияние и распространение которого в рядах церкви будут безграничны. Заседания проходили в торжественной обстановке; сначала были приняты решения по делам, подлежащим церковному суду; урегулировались конфликты (например, между знаменитым канонистом, епископом шартрским Ивом и Жоффруа, аббатом вандомского монастыря Св. Троицы); подтверждались ранее принятые санкции против священников, повинных в симонии, торговле таинствами; утверждены правила причащения под обоими видами, характерного для этой эпохи; определена продолжительность четырех постов; в заключение запретили клирикам посещать таверны. В особенности папа своей высшей властью восстановил право убежища, согласно которому преступника нельзя было преследовать в стенах монастырей, церквей или же в любом другом священном месте; отныне даже у придорожного креста можно было искать спасения — уцепившийся за него человек становился, по решению папы, неприкосновенен. Также торжественно были приняты другие постановления, с целью усилить и распространить Божье перемирие: каждый христианин должен был поклясться соблюдать его правила; запрещалось сражаться в пост, в последние четыре воскресенья перед Рождеством, до октавы Богоявления, во все праздники Господа, Девы Марии и апостолов, и, наконец, с вечера среды до утра понедельника. Удивляет еще одно постановление собора, совершенно несопоставимое с элементарными правилами дипломатии. в самом центре французского королевства, папа, сам долгое время пребывавший в изгнании, и до сих пор не вернувший себе все владения, вызвал короля Франции на собор как заурядного преступника, за то, что Филипп публично совершил адюльтер — бросил свою супругу и отнял жену у графа анжуйского Фулька. Церковные власти призвали короля расторгнуть скандальный союз, но тот не появился на соборе и был торжественно отлучен от церкви. Когда размышляешь над великим проектом, задуманным папой в это время, для осуществления которого он обратился в основном к вассалам короля Франции, становиться ясно, что это странное отлучение само по себе свидетельствует о настроениях эпохи — ведь очевидно, что Филипп был отлучен вовсе не из-за политических соображений. Собор двигался к своему завершению. Утром 27 ноября толпа еще более многочисленная, чем в предыдущие дни, собралась на церемонию закрытия (поскольку теперь там могли присутствовать и миряне), которая состоялась на Шан-Эрм (ныне площадь Шампе). Там возвели трибуну для понтифика и прелатов. Лишь несколько человек из них знали, какой удивительный призыв прозвучит в речи папы на закрытии собора — например, мудрый Адемар Монтейский, доверенное лицо Урбана II, или Раймунд Сен-Жилльский, который, находясь в тот день в нескольких лье от Клермона, с присущими ему от природы впечатлительностью и пылом, уже направил к папе посланцев, одобрив его проект. Речь папы Урбана дошла до нас в трудах многих хронистов, но вероятно, что только один из них, Фульхерий Шартрский, лично присутствовал на соборе. По крайней мере кажется, что именно он наиболее правдиво изложил обращение папы: "Возлюбленные братья! О, сыны Божьи, поелику мы обещели господу установить у себя мир прочнее обычного и еще добросовестнее блюсти права церкви, есть и другое, Божье и ваше, дело, стоящее превыше прочих, на которое вам следует, как преданным Богу, обратить свои доблесть и отвагу. Именно, необходимо, чтобы вы как можно быстрее поспешили на выручку ваших братьев, проживающих на Востоке, о чем они уже не раз просили вас. ибо в пределы Романии вторглось и обрушилось на них, о чем большинству из вас уже сказано, персидское племя турок, которые добрались до Средиземного моря, именно до того места, что зовется рукавом св. Георгия. Занимая все больше и больше христианских земель, они семикратно одолевали христиан в сражениях, многих поубивали и позабирали в полон, разрушили церкви, опустошили царство богово. И если будете долго пребывать в бездействии, верным придется пострадать еще более. И вот об этом-то деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, — и не я, а Господь, — чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель. Я говорю (это) присутствующим, поручаю сообщить отсутствующим, — так повелевает Христос". Именно в этот момент в речи папы впервые в истории Европы появилось обещание отпустить грехи — индульгенция. Это слово впоследствии будет играть такую важную роль, что стоит на нем остановиться. Случается и в наше время, читая текст молитвы или обращения к святым, наткнуться на упоминание о "300 днях индульгенции" или же "семи годах и семи сорокодневных постах", причем некоторые люди до сих пор считают, что уже один факт молитвы или просьбы способен сократить их пребывание в чистилище на 300 дней. На деле же этот своеобразный "тариф", упоминаемый в молитве, является точным отображением средневековых обычаев во времена Урбана II: христианин, который в исповеди выразил сожаление о совершенном прегрешении и добился прощения, в то же время обязуется искупить свою вину покаянием, которое назначает священник исходя из тяжести совершенного проступка ("искупление", как его называют теологи, по — прежнему остается необходимым условием для отпущения грехов, хотя и стал гораздо менее зрелищным по сравнению с средними веками). В средние века покаяние обычно состояло из продолжительного поста, но иногда, как в случае с Фульком Неррой — для искупления вины требовалось совершить паломничество в Иерусалим. Объявляя "индульгенцию",
Папа Урбан в своей речи пообещал полное отпущение грехов тем, кто
возьмет крест: Добавив, что в отсутствии крестоносцев
их имущество будет под его защитой, став таким же неприкосновенным,
как и любое церковное достояние, папа закончил речь следующим призывом: Те же, кто намерены отправиться поход, пусть не медлят, но оставив (надежно) собственное достояние и собрав необходимые средства, пусть с окончанием зимы, в следующую же весну устремятся по стезе господней". Автор другого варианта, Роберт Монах, вкладывает в уста папы речь, посвященную сравнению богатств востока и нищеты западного мира. Однако Фульхерий Шартрский, наш наиболее ценный свидетель о происходившем на соборе, не о чем подобном не упоминает и папа Урбан в его труде ограничивается лишь обещанием небесных благ. Действительно, в это время в западноевропейском мире появляются признаки нарастающего благополучия: повсюду возникают здания, церкви, ярмарки и деревеньки, целые города, продолжающие борьбу за коммунальную независимость, начатую тридцатью годами ранее. В целом, папа потребовал от собравшихся не больше не меньше, как формирования экспедиционного корпуса против ислама и его поразительная просьба была встречена с необычайным энтузиазмом. Клич — "Deus lo volt (так хочет Бог)", потрясший клермонское плоскогорье, подхватили во всех уголках христианского мира, от Сицилии до далекой Скандинавии, с готовностью, какой не ожидал сам папа; слегка утихнув, этот клич будет слышен по меньшей мере еще два столетия. Речь шла о беспрецедентном проекте, с организацией которого на западе были абсолютно незнакомы. Без сомнения Урбан II задумал его во время встреч с Адемаром Монтейским и Раймундом Сен-Жилльским. |
