А.Г. Юрченко
Александрийский "физиолог"

Animus ubi vult spirat
Дух веет, куда хочет

Христианский мир шестнадцать веков читает греческий "Физиолог", а научное сообщество исследует этот литературный памятник уже около двухсот лет. Автор, время и место составл ения "Физиолога" неизвестны. Вопрос о его источниках остается дискуссионным, зато хорошо прослежена дальнейшая литературная история "Физиолога", его многочисленные средневековые переводы и переложения. Принято считать, что это сочинение создано в египетской Александрии в период между II и IV веками3. Впервые "Физиолог" упоминается в "Hexaemeron" Псевдо-Евстафия и в трудах Амвросия Медиоланского и Епифания, благодаря чему устанавливается terminus ante quem не позднее последней четверти IV в. Это сочинение по праву считается памятником мировой литературы. Известны средневековые переводы "Физиолога" на сирийский, эфиопский, латинский, немецкий, французский, славянский и другие языки. Это произведение вызывает неизменный интерес у исследователей.

 Тем удивительнее следующее обстоятельство: загадочное содержание этого текста осталось не понятым и не оцененным по сей день.

На первый взгляд в "Физиологе" речь идет об особенностях животных, растений и минералов. Текст состоит из 49 статей с некоторыми вариациями. Отдельные разделы посвящены как реальным существам (например ежу, лисе, ласточке и т. д.), так и мифологическим (сиренам, онокентаврам — половину имеют человеческую, а нижнюю половину — осла" ("Физиолог", с. 134)>, ехидне. Мифическая ехидна выглядела следующим образом. "Физиолог говорит о ехидне, что самец имеет мужское лицо, а самка — женское; до половины они имеют образ человеческий, ниже и меют хвост, как у крокодила" ("Физиолог", с. 131), но трудно объяснить, почему из возможного разнообразия выбраны именно эти персонажи. Каждому описанию сопутствует толкование в форме христианской библейской экзегезы. Кажется бесспорным положение, высказанное первыми исследователями о том, что в своем древнейшем виде "Физиолог" разделялся на две части: в первой заключалось описание животных и их свойств, в другой излагались символические толкования этих свойств. Казалось также очевидным, что текст сказаний о животных должен был предшествовать комментариям к нему.

Однако критически настроенного читателя не так легко убедить в справедливости этих мнений. Что может послужить бесспорным аргументом для сомневающихся? Только одно: наличие сходных сюжетов в греческих текстах, предшествующих по времени созданию "Физиолога". И здесь возникает первое затруднение. Если, например, для лисы, саламандры или энудра параллельные текст легко устанавливаются, то, скажем, для гидропа и единорога они не найдены. И, скорее всего, никогда не будут обнаружены, по той простой причине, что гидроп и единорог — фигуры, придуманные по случаю. А мраволев — полулев, полумуравей, умирающий без пищи, — личное сокровище автора "Физиолога". Ряду других животных (пантере, слону, онагру, фениксу, ехидне и т. д.) приписаны странные, а в некоторых случаях, и совершенно неприсущие им свойства. Но о каких бы удивительных особенностях зверей не шла речь, эти особенности замечательным образом соответствуют толкованию. Закрадывается подозрение, что картина не так проста, как она кажется большинству исследователей.

В "Физиологе" толкования доминируют и определяют характер поведения зверей. А поскольку в толкованиях раскрываются смыслы Откровения, либо звучат нравственные поучения, то "звери", иллюстрируя новые идеи, выполняют необычные для себя функции, что автоматически переводит их в категорию символов. Внешне это воспринимается как поразительное безразличие к природному миру, что, однако, компенсируется глубоким интересом к внутреннему миру человека, сделавшему первый шаг навстречу христианству и остановившемуся на распутье. Звери исполняют роль указателей в сфере новой морали, демонстрируя возможные сценарии грехопадения или духовного взлета. Сам же "Физиолог" предстает посланием от наставника к посвящаемому, где под видом занимательных историй о животных говорится совсем о другом.

Итак, мы приблизились к первой загадке "Физиолога", анонимный автор которого настаивает на том, что его книга — о животных. Так ли это на самом деле? Вопрос не праздный, если учесть, какое влияние это сочинение оказало на средневековые бестиарии и космографии, скульптуру и карты мира.

По воле автора "Физиолога" с животными произошли роковые перемены. Поясню свою мысль несколькими примерами: скромная и нехищная пантера является другом всех зверей; олень занят уничтожением змея (а змей есть дьявол); слон не заботится о продолжении своего рода; феникс возрождается из пепла; ласка рождает детенышей ухом, а рыба-пила превращается в крылатое морское чудовище. Перед нами новая реальность, которую можно условно назвать христианской зоологией.

Уточним свою позицию. Составитель "Физиолога" имел полное право на любой вымысел. Реализуя его, он создал книгу толкований, а не книгу о животных, однако выдал ее за последнюю.  Bозникает вопрос: какова была цель этого грандиозного проекта? Найти ответ на этот вопрос — одна из задач нашего исследования. Попутно мы рассмотрим способы конструирования сюжетов, поскольку составитель "Физиолога" часто использует прием умолчания, а иногда прибегает к инверсии, что окончательно запутывает дело. Не смущало его и создание заведомо абсурдных фигур, сочетающих в себе несочетаемые качества. В суфийской традиции с помощью такого приема создавались сочинения для наставления посвящаемых. К этой теме мы вернемся ниже. Также ниже мы оговорим различные критерии оценки творческих усилий неизвестного автора, а пока вернемся к вопросу о содержании его сочинения.

В свете вышеизложенного диапазон предположений может быть весьма широким. Если отвергнуть крайние позиции, то есть мистификацию или подлог, то окажется, что перед нами книга наставлений, построенная на сомнительных примерах. Кто мог поверить, что дикий осел, вожак стада, лишает все свое потомство мужских достоинств? Если бы дикие ослы следовали этому правилу, они скоро вымерли бы, но раз они существуют, значит они не кастрированы. Может быть, не стоит вообще задавать таких вопросов? Согласимся, что критический подход, основанный на здравом смысле, в данном случае малопродуктивен. Однако, обратившись к мифологической традиции, мы также не найдем объяснения агрессивному поведению вожака, обуреваемого желанием всеобщей стерилизации. Мнимая загадка раскрывается в толковании, которое автор дает своему сюжету: "Патриархи семя телесное стремились сеять, апостолы же, дети их духовные, упражнялись в воздержании, заботясь о небесном семени". Оказывается, вожак стада символизирует апостолов новой веры. Нам остается лишь восхищаться столь смелой импровизаций и рискованным уподоблением. Почему именно ослы привлекаются в качестве иллюстрации, мы узнаем при анализе этого сюжета в двенадцатой главе, но здесь есть одно интригующее обстоятельство. Автор ссылается на некое сочинение, откуда он заимствовал свой сюжет. При этом мы знаем, как выглядела первоначальная история ревнивого осла в древнегреческих "Рассказах о диковинках" и в "Естественной истории" Плиния (Плиний. VIII. 108). Там осел  ведет себя иначе, значит, ссылка анонима носит ложный характер. С неизбежностью мы приходим к мысли, что натура осла стала жертвой толкования. Однако возможен и другой ответ, полностью меняющий перспективу исследования: поведение дикого осла — метафора или мнимый парадокс, ставящий в тупик посвящаемого, которому затем в толковании раскрывают глаза на высшую реальность.

Перед нами вырисовываются два разных пути для анализа, и ниже мы уточним характер их расхождений. Возможен и третий путь, широко представленный в литературе, интересующейся содержанием "Физиолога". Обычно исследователи пишут следующее. В "Физиологе" природа изучается не ради самой природы, а позволяет раскрыть божественные цели и определить правила, которые должен был соблюдать истинный христианин. Для подтверждения этого положения указывают, что такой взгляд на природный мир имел свои корни в христианском методе библейских толкований, практиковавшимся школой Оригена в Александрии. При этом обычно отмечают, что аллегорические интерпретации не совместимы с подходом Аристотеля, который стремился описывать существенные характеристики животных и различия между ними с целью найти их причины. Разумеется, мир, рассматриваемый в символическом коде, выглядит иначе, чем мир, описываемый в причинных взаимосвязях. Тем самым, "Физиолог" словно получает оправдание, некую индульгенцию на право существования, а любая попытка критически взглянуть на свойства того или иного животного из "Физиолога" риску %т выглядеть подчас почти неприлично. Речь идет, например, о сексуальных превращениях гиены или агрессивном поведении ехидны. Исследователи словно находятся под гипнозом чрезвычайной популярности этого сочинения на протяжении всего средневековья. Вместе с тем, мало кто из исследователей сомневается, что в Византии "Физиолог" относился к литературе низов.

Скажем сразу, сравнение "Истории животных" Аристотеля с новеллами "Физиолога" — занятие бесперспективное и, в целом, бесполезное. И дело не в "научности" Аристотеля и "символизме" христианской книги. При желании можно найти точки соприкосновения между этими сочинениями, обратившись, например, к VIII книге "Истории животных", посвященной этологии  ( зоогеографии, и особенно к IX книге, где Аристотель исследует психологию животных. Это обращение приведет к умозаключению, изложенному выше. Констатация же факта, что "Физиолог" символичен, ровным счетом ничего не проясняет. Сюжетов, заимствованных из античных источников и перетолкованных без изменения их содержания, в нем ничтожно мало. Загадочны не толкования, а изменения в сюжетах. Отметив это обстоятельство, далее мы займемся поисками ответа на вопрос о причинах метаморфоз в поведении животных, попавших в силовое поле христианских толкований. Вот предмет исследования: какова была "технология" превращения диких зверей в символы.

Более или менее адекватный материал для сравнения можно почерпнуть в древнегреческих "Рассказах о диковинках" (III в. до н. э.), интересующихся исключительно чудесами мира. Сочинения Александра Миндийского "О животных" (I в.) и Элиана "О природе животных" (II в.), а также некоторые разделы "Исторической библиотеки" Диодора Сицилийского дают множество параллельных примеров. Трудно обойти произведения писателей эпохи империи (Плутарха, Афинея, Солина). Однако наиболее любопытный материал представляет книга о животных византийского филолога Тимофея из Газы (V в. н. э.). Именно эту книгу я выбрал для сравнения с "Физиологом". И вот почему. Во-первых, сочинение Тимофея является блестящей компиляцией, созданной на основе трудов Аристотеля, Оппиана, Элиана, Плутарха, Флавия Филострата и Болоса Демокрита. Иными словами, античная традиция описания животных нашла в лице Тимофея истинного продолжателя, свободного от какого-либо христианского влияния. Животные в книге Тимофея предстают в первозданной красоте и многообразии своих естественных проявлений, тогда как в "Физиологе" они стерилизованы и лишены грации. Во-вторых, книга Тимофея демонстрирует иную, принципиально отличную от христианской, перспективу конструирования зоологических сюжетов. Античная любознательность сочетается в ней с древнеегипетской мистерией и пристальным интересом к необъяснимым загадкам природы. И наконец, характеристики животных отличаются завидной полнотой, причем, что важно, — включают описания, встречающиеся в "Физиологе". Тем самым, у нас появляются некоторые основания прояснить скрытый механизм отбора сюжетов автором "Физиолога".

При ближайшем рассмотрении сходных сюжетов обнаруживается поразительное обстоятельство. Персонажи античного бестиария при переходе в новое культурное пространство подверглись искусственным изменениям, своеобразной мутации, самым катастрофическим образом отразившейся на их литературной судьбе. Оказалось, что автор "Физиолога" не удовлетворился интерпретациями натуры животных, он изменил саму натуру животных. Подобного рода процедуры называются манипуляциями. Сами по себе манипуляции не являются чем-то из ряда вон выходящим. В каком-то смысле,

 они сродни игре. Более того, созданные с их помощью тексты-вирусы выполняют ту же роль, что и вирусы в природе, вырабатывая иммунитет и стимулируя жизнестойкость. При желании, содержание христианского "Физиолога" можно рассматривать как некую химеру, вызванную к жизни эпохой глобального кризиса, закончившегося гибелью античного мира. В таком случае, "Физиолог" — продукт массового невроза. Его содержание буквально пропитано страстным стремлением убить в диких животных даже намек на похоть. Какая может быть связь между явлениями в природе и предписаниями христианской морали? На этот вопрос, кажется, никто из исследователей так и не решился дать ответ. Христиане того времени жили ожиданием Судного дня, что порождало желание предстать в чистоте

 перед Великим Судией. Тертуллиан передает атмосферу этого рокового момента: "Теперь, когда приблизился конец времен, Евангелие, одобряя воздержание и обуздывая многобрачие, положило конец древнему закону", гласившему: плодитесь и размножайтесь (Тертуллиан. О поощрении целомудрия. 6). Чистота дел и помыслов доведена в "Физиологе" до логического конца, до абсурда, до крайности, отрицающей основы земной жизни. Перед лицом Вечности искажения традиционных сюжетов значения не имели.

Открывшиеся обстоятельства послужили импульсом для проведения детального исследования пятнадцати статей из "Физиолога". Как уже сказано, ряд ключевых фигур животных легк о обнаружить в предшествующей античной традиции, что позволяет поставить вопрос о несовпадении описаний их свойств, другие нигде более не встречаются, кроме как в "Физиологе". Таким образом, в любом случае нам не избежать сравнения и сопоставления с целью выявить параметры картины перехода. Хотя мы не ограничены в выборе античных текстов, идеальным предметом для сравнения, как уже сказано, является книга о животных Тимофея из Газы, поскольку ее можно рассматривать как итог уходящей языческой эпохи и некий анахронизм в эпоху государственного христианства. К том

у же, в книге Тимофея, практически, нет ни одного слова, принадлежащего этому автору. Перед нами компиляция, имевшая широкий успех у читателей, и даже перефразированная для учебных целей. Все, что можно собрать о животных у других античных авторов, уже собрано этим писателем. Названных обстоятельств достаточно, чтобы решиться столкнуть лицом к лицу Тимофея и анонимного автора "Физиолога", хотя в реальности они просто пренебрегли бы друг другом. Созданные ими тексты сосуществуют в параллельных мирах, что создает особое напряжение при их сопоставлении. Речь идет о драме античной описательной зоологии, оказавшейся под цензурным прессом новой мировой идеологии. Парадокс ситуации в том, что обоих авторов, в первую очередь, занимают мифические свойств

животных. Но например, если для Тимофея благоухающая пантера — знак бесконечных рождений в круговороте жизни и смерти, то в "Физиологе" благоухание пантеры есть благоухание Иисуса Христа. Соответственно, ни о каком пожирании завороженных красотой пантеры зверей в последнем случае не говорится.

Что можно ожидать от встречи и сравнения текстов, порожденных столь несходными мировоззрениями? Было бы наивностью полагать, что между ними возможен диалог. Они говорят на разных языках и осваивают разные культурные пространства. У Тимофея звери описываются в системе человеческих символов, в "Физиологе", наоборот, образы зверей служат для описания поступков человека. Очевидно, что высокое интеллектуальное развлечение и навязчивое назидание — несовместимые вещи. В знаменитых парадоксах Тертуллиана звучит ясное осознание непреодолимой пропасти, отделяющей "Афины" от "Иерусалима": "Что общего между философом и христианином? Между учеником Греции и учеником Неба? Между искателем истины и искателем вечной жизни" (Тертуллиан. Апологетик. 46). В обозначенной перспективе предпринятая нами попытка умозрительного столкновения античного филолога и христианского писателя выглядит очень рискованно, однако это единственный способ обозначить загадку "Физиолога". Объективно "Физиолог" есть образец культурного синтеза, в ходе которого христианство из эзотерического учения небольшой группы единомышленников превратилось в культурную систему мирового значения, обладавшую всеми средствами для построения духовного универсума. Стремление сравнить зоологические картины Тимофея с "Физиологом" оправдывается тем фактом, что оба автора черпали свои сведения из общего фонда античной паразоологии. К слову сказать, св. Августин в полемике с языческими философами не раз обращался за примерами к античным трудам по естествознанию. Он рассказывает о саламандре, живущей в огне; павлине, чье мясо будто бы не подвержено тлению; тайне магнита и алмаза, который утрачивает свою твердость в козлиной крови (Бл. Августин. О граде Божием. XXI. 4). Как показано в соответствующих главах, св. Августин изменил природу саламандры, а Тертуллиан — природу феникса, причем в обоих случаях мотивация изменения одна и та же. Феникс и саламандра обретают новые качества, чтобы выступить доказательством, в первом случае, воскресения во плоти, а во втором, возможности существования живых тел в огне. Согласно античной традиции, саламандра не живет в огне, а напротив, тушит любой огонь своим естеством.

Загадка "Физиолога" волновала и будет волновать не одно поколение исследователей. "Физиолог" подобен черному квадрату, из которого самым непостижимым образом выросли удивительные цветы. Всемирно известный Единорог, отдающийся в руки Девы, впервые появляется именно на страницах "Физиолога". Сочинение, родившееся на переломе эпох, словно призвано соединить разрыв времен и культур, совмещая в кратких новеллах описания животных из античных сборников и христианское толкование. Попытка придать новое звучание занимательным языческим историям и выиграть от этого, кажется, удалась. Подобно двуликому Янусу, автор "Физиолога" обращает свои взоры одновременно в прошлое и будущее, а настоящее мыслится им как путь, усеянный соблазнами. Дьявол многолик и изобретателен, любой сомневающийся для него легкая добыча. На пути от грехопадения к Вечности неофитам нужны были узнаваемые ориентиры. Так родилась книга наставлений.

В заключение, несколько слов об условности каких бы то ни было оценок "Физиолога". Оценка зависит от позиции наблюдателя. Очевидно, что позиций может быть множество. В первую очередь, я намерен рассматривать сюжеты "Физиолога" с позиции античной описательной зоологии. При этом следует отдавать себе отчет в том, что животные, изображенные в "Физиологе", — это некие условные фигуры, намертво связанные с толкованиями сюжетов, и в таком качестве вообще не нуждающиеся в оценках. Рассмотрение некоторых зверей в отрыве от толкований просто лишено смысла. Однако и эта ситуация таит подводные камни. Если при анализе идти от животного к толкованию, то полученные результаты заведомо будут отличаться от выводов, полученных при исследовании ( от толкования к животному. Каждый раз будет вставать вопрос: имеем мы дело с животным или символом. Возможен и такой вариант: перед нами животное, символизирующее нечто, или символ, воплощенный в некоем животном, пусть даже фантастическом. Например, олень, убивающий змею, означает Иисуса Христа, сокрушающего дьявола; в исходном античном сюжете олень не убивает змею, но поедает ее, чтобы обретать молодость каждые пятьдесят лет. Хотя в новом варианте остались и олень, и змея, их взаимоотношения изменены, а ключ к пониманию метаморфозы спрятан в толковании (см. главу 3,2).

Христианский бестиарий настолько субъективен, что вообще недосягаем для критики. Его персонажи существуют вне времени и пространства — они принадлежат к божественному миру вечности. Попытка перевести их в земной масштаб чревата уничтожением символических значений, вне которых животные выглядят удручающе бессмысленно. Зачем оленю враждовать со змеем? Непримиримая война между этими животными нужна только автору "Физиолога", однако он уверяет, что заимствовал сюжет из какого-то сочинения. Тем самым создается впечатление, что перед нами книга о животных. Это ложное впечатление. Чтобы обрести надежную точку опоры, нам следует обратиться за примерами к античной традиции. Однако эти примеры можно использовать лишь в качестве контрастного фона, на котором разворачивается действие новой зоологической мистерии. Единственное, что нам остается, так это наблюдать за превращением животных в символы. Поэтому, во избежание недоразумений, предметом исследования мы должны выбрать не животных и не символы, а процесс превращений как таковой. Будем также помнить, что метаморфозы носят аффективный характер, поэтому для анализа в качестве аналитика предпочтителен скорее психолог, чем историк. По крайней мере, объяснение большинства важных смысловых сдвигов, базирующихся на сексуальных запретах, не подлежит компетенции историка.

В терминах социальной психологии ситуацию можно обрисовать так: "Физиолог" есть текст, адресованный от Отца к Ребенку, поэтому ожидаемая ответная реакция, во избежание конфликта, должна осуществиться с этих же ролевых позиций. В нашем случае, чтобы избежать конфликт, следовало бы ограничиться простым пересказом "Физиолога", то есть послушным усвоением морали. Я хочу сказать, что любая попытка исследовать существо дела чревата конфликтом. Конфликт, в свою очередь, сигнализирует о двусмысленности и неустойчивом характере ситуации, когда для провозглашения вечных истин используются образы диких зверей. Неизбежное искажение образов животных бросает тень на толкования. Казалось бы, при таких условиях "Физиолог" не смог бы оставаться в центре внимания на протяжении веков, но, напротив, он оказался чрезвычайно живучим. Мне кажется, секрет прост: на "Физиолог" смотрели одним глазом, признавая в нем книгу символов и толкований. Тем любопытнее посмотреть на ситуацию с позиции анатомического разбора сюжетов, помня о символизме фигур. Опасаться того, что подобное вторжение в текст убьет его живые связи, не стоит, поскольку "Физиолог" изначально соединяет несоединимое. В настоящем исследовании мы проследим историю пятнадцати животных, выясняя их более раннее мифологическое досье и последующую мутацию. Выбор пал на наиболее загадочные сюжеты, которые, как правило, вообще не комментируются. При этом большая часть задаваемых вопросов останется открытой. "Физиолог" — герметический текст, созданный вне законов логики и привычных ассоциаций, — текст, в котором любой предмет может означать все что угодно. И если, в одном случае, слон означает Адама, то в другом — он уже Ветхий Завет, а в третьем — сам Иисус Христос. Animus ubi vult spirat ("Дух веет, куда хочет").

Исследование выполнено в рамках проекта "Новый бестиарий. Опровержение сакральной зоологии", осуществляемого издательством "Евразия". Обилие цитируемых источников оправдано, во-первых, тем обстоятельством, что на сегодняшний день не существует переведенных на русский язык сборников античных материалов о животных, и, во-вторых, загадочный характер "Физиолога" может быть обозначен только на широком фоне предшествующей описательной традиции. В примечаниях к новым переводам даются тексты на языке оригинала.

Каждая глава снабжена перечнем древних и средневековых источников, в которых изложен тот или иной интересующий нас сюжет. Несмотря на некоторую условность этого приема, поскольку представлены далеко не все источники, он позволяет читателю мысленным взором охватить культурную перспективу, наглядно выявляющую литературные связи античной и христианской эпох.

В заключение несколько слов о коллегах и друзьях, повлиявших на ход исследования. В обсуждении сюжетов участвовали Л. Ф. Попова (РЭМ), М. В. Федорова (РЭМ), Д.Г. Бондарев (МАЭ) и М.А. Шидаев (РНБ). Общение с Ю.К. Поплинским давало мне уверенность, так необходимую при разработке новых гипотез. Литературную редакцию текста осуществила Я. В. Бухенская. Summary любезно подготовила О.Э. Филатова.

Востоковед С.В. Аксенов специально для настоящего исследования подготовил переводы сюжетов о животных из персидского сочинения XII века (Aja'ib-Nama). Ранее этот текст на русский язы к не переводился. Исключительная значимость новых сведений особенно очевидна при знакомстве с фигурами гиены и слона. Все не оговоренные ссылками переводы с греческого и латыни также выполнены С.В. Аксеновым.

Рисунки животных выполнены Ксенией Юрченко на основе изданных средневековых латинских бестиариев и карт мира, арабской рукописи ал-Джахиза и космографии Захарии ал-Казвини. За необходимую и крайне своевременную помощь, связанную с расходами по сбору материалов в библиотеках Германии и Франции, автор особо признателен Елене Владимировне Абакумовой. Книга, в завершение всего, увидела свет благодаря бескорыстной помощи моего близкого друга Александра Головнева.

Автор.