|
Дж.Б. Сэнсом СОДЕРЖАНИЕ
Глава V. КУЛЬТУРНЫЕ СВЯЗИ И РЕФОРМА ТАЙКА Принц Сётоку лично содействовал распространению буддизма. Он распространял священные тексты, особенно "Сутру Лотоса" ("Саддхарма-пундарика"), призывал к сроительству храмов, созданию культовых картин и статуй. И он и его министры не пренебрегали также светскими знаниями. В Японию с континента хлынул поток наставников в искусстве и науках, и год за годом послы и ученики отправлялись в Китай, чтобы обучаться в танской столице или послужить святым мужам в отдаленных монастырях. Окончание правления императрицы Суйко совпало с первыми годами династии Тан в Китае, и теперь Япония еще раз ощутила влияние культуры, превосходящей ее собственную мощью, глубиной и красотой. Но на сей раз это было не косвенное воздействие энергичной, экспансивной культуры, подобной ханьской, которая действовала издалека, через Корею, незаметно, почти тайно, через мелких вождей, которые могли оценить материальное богатство Китая, но лишь очень смутно понимали силу, создавшую его систему управления, бронзы, картины, книги и заключенную в них магию. На заре VII в. Китай был более готов учить, а Япония — учиться, чем в начале христианской эры. Ханьская культура своей бурной энергией могла вызывать зависть и страх, но не желание подражать ей. Цивилизация, окружавшая танский двор, при всей ее силе была более упорядоченной и систематизированной; ее внешние формы проявлялись в законах, церемониях и искусстве, изящество которого можно было копировать; она сама находилась в процессе поглощения и переваривания новых элементов, особенно учения и философии буддизма, и поэтому обладала поддающимся передаче оттенком новизны. В то же самое время эпоха Тан была периодом возрождения. Духовно она была обращена к великим дням ханьской империи и была наделена энергичным оптимизмом, со всей его творческой силой и размахом. Для японцев контакт с Китаем упростился по сравнению с предыдущими столетиями. Общение стало легче, так как более двух веков они понемногу осваивали китайский язык, да и сам Китай после затяжных раздоров и смут, после династии Суй (589-617) вступил в период процветания и роскоши — период династии Тан (618-906), описанный одним историком как время "радостного Китая". Столь многое впоследствии было явно позаимствовано Японией у Китая танской эпохи, что необходимо прежде всего охарактеризовать сложившуюся к тому времени в этих двух странах ситуацию. С точки зрения политики Китай тогда был, возможно, самой могущественной, самой передовой и лучше всего управляемой страной в мире. Во всех материальных аспектах жизни он, несомненно, намного превосходил Японию. Рубежи Китайской империи простирались до границ Персии, Каспийского моря и Алтайских гор. Китай поддерживал отношения с народами Аннама, Кохинхины, Тибета, бассейна Тарима и Индии, с тюрками, персами и арабами. Люди многих национальностей прибывали к императорскому двору, привозя дань и товары, а также новые идеи, воздействовавшие на китайскую мысль и китайское искусство. Персидским и, в некоторой степени, греческим влияниями отмечено многое в скульптуре и живописи танского периода. Дружеские связи между Китаем и Персией существовали еще со времен вэйских императоров; в Чанъани в 621 г. был воздвигнут зороастрийский храм, и много лет спустя здесь умер последний персидский царь — лишенный трона наследник Сасанидов, изгнанный из своего царства арабскими завоевателями. Нет необходимости обсуждать степень чужеземных влияний, следует лишь заметить, что их присутствие должно было стимулировать инновации и творчество во многих сферах жизни. В то же самое время отметим, что размеры Китая были так велики, сила его так грандиозна, что приходившие извне новые идеи с легкостью усваивались, не нарушая равновесия или индивидуальности его собственной культуры. По улицам Чанъани в те дни ходили буддийские монахи из Индии, посланники из Кашгара, Самарканда, Персии, Аннама, Тонкина, Константинополя, вожди кочевых племен с сибирских равнин, чиновники и студенты из Кореи и все больше людей из Японии. Легко представить, какой эффект производило в сердцах и умах последних зрелище столь интересной и волнующей столицы, их растерянность при виде такой роскоши, их гордую решимость соперничать и упорством, отвагой и неуемным честолюбием восполнить материальную отсталость их страны. Несомненно, с той же неустанной любознательностью и терпеливым вниманием к деталям, характерными для них при изучении других чужестранных цивилизаций, с которыми они сталкивались позже, — с Португалией и Голландией, а затем, в XIX в., с индустриальным Западом — японцы наблюдали и сообщали о каждом аспекте жизни китайцев и обдумывали, что из увиденного они могли бы с выгодой использовать в своей стране. Первое, что бросалось в глаза в области политики, — это абсолютная власть танского повелителя, окруженного компетентными министрами, бывшими одновременно и учеными, и государственными деятелями, от которых он требовал и добивался повиновения и верной службы. Страна была разделена на административные округа во главе с губернаторами, которые тщательно подбирались по способностям и постоянно проверялись инспекционными комиссиями. Чиновников назначали и продвигали по их заслугам. Назначение обычно ограничивалось теми, кто прошел экзамен по классической литературе. Этот тест, конечно, мог исключить некоторые энергичные и одаренные натуры, однако он имел неоценимое преимущество, поскольку ставил ученость выше воинственности, а одаренность — выше знатности рода. Перед талантами открывалась карьера — несомненно, перед ограниченным кругом талантов, но тем не менее общество строилось на интеллектуальной базе, и даже сама попытка создать аристократию ума была достижением огромной важности. Таким образом, японцы увидели и, возможно, до некоторой степени поняли эту централизованную, организованную страну, необъятную, но единую империю, с огромной регулярной армией, победоносной в борьбе против всех врагов, кроме (и это должно было служить некоторой надеждой и утешением) корейцев, которые не раз отражали широкомасштабные китайские вторжения, особенно в 646 г. На японцев не могло не произвести впечатления абсолютное могущество Китая, и они вскоре должны были убедиться, что оно целиком основано на китайской системе управления, которая почти во всем была полной противоположностью их собственным аристократическим, узкокастовым племенным институтам. Менее заметными, но равно впечатляющими для искателей знаний были изумительные достижения Китая в интеллектуальной сфере. При династиях Суй и Тан в Китае распространялся не только буддизм; благодаря контактам с окружающими народами китайцы познакомились и с другими религиями. Обращались к тантризму, манихейству, несторианству; в китайской среде, пусть не самими китайцами, исповедовались ислам и зороастризм. Более того, эти новые религии стимулировали возрождение древнего национального культа, известного как конфуцианство, хотя сам Конфуций был скорее его летописцем и кодификатором, нежели основателем. В начале VII в. была составлена новая редакция канонических работ со стандартными комментариями, но с новыми толкованиями — реинтерпретацией традиционного культа в свете соперничества с новейшими доктринами. Первый танский император, провозглашая, что обучение мудрости необходимо людям так же, как воздух птицам и вода рыбам, окружил себя учеными, перестроил и расширил императорскую академию, увеличив число студентов до 3000, реформировал провинциальные школы. Многое можно было бы сказать о тщеславии, зависти и склоках литераторов того времени, но при всем при том это была эпоха интеллектуального брожения, духовной лихорадки, художественного вдохновения. Уже существовали традиции архитектуры и декора гробниц, дворцов и мемориальных аллей, восходящие к ханьскому времени, а так же буддийских храмов, идущие со времен царств Вэй и Цинь. Теперь к этому добавилось изящное искусство танской скульптуры и рисунка, с которыми были связаны новые эмоциональные черты, принесенные нежным и чистым влиянием буддистской мысли, каковой она была в то время. Отпрыск союза цветущего мастерства и свежей юности вдохновения не мог не обладать исключительной красотой. Поэтому резьба великого танского императорского мавзолея грацией превосходит ханьские рельефы, хотя ей, возможно, и недостает энергии последних; изящные глиняные фигурки коней и всадников, танцовщиц и певцов, помещавшиеся вместе с усопшими в гробницы, имеют в самой своей сути лирическое очарование; образы Будды, выполненные в металле, камне или дереве, несут волнующее достоинство и истину, настолько же великие, как и греческие шедевры, так как хотя они и говорят на другом языке, но говорят совершенно то же. Мы бы слишком далеко ушли от основной темы, продолжая говорить о живописи, бронзах, керамике, расписных шелках, поэзии и прекрасной каллиграфии. Достаточно сказать, что в то время, когда первые японские миссии очутились в танской столице, все искусства переживали состояние расцвета. Но, по-видимому, еще большее впечатление, чем уровень культуры, производил ее воистину эпический размах. Не было ничего равного ее грандиозным, ошеломляющим масштабам. На постройке столицы суйского императора работали два миллиона человек. Его увеселительные суда на Желтой реке буксировали восемьдесят тысяч человек. Его кортеж во время императорских процессий растягивался на пятьсот километров. Число его наложниц составляло три тысячи. И когда он приказывал составить антологию, в ней должно было быть семнадцать тысяч глав. Это были грандиозные предприятия, даже если сделать поправку на льстивую арифметику придворных историков, и хотя первые танские императоры были несколько скромнее, все, что они создавали, было огромным и великолепным. Это должно было ошеломлять японцев. Посольство Оно-но Имоко к китайскому двору, по-видимому, было первым, представлявшим всю Японию. С переводчиком по имени Курацукури (вероятно, китайцем по происхождению) он покинул Японию в 607 г., проследовал вдоль берегов Пэкче и осенью прибыл в тогдашнюю столицу Китая Лоян, где вручил послание своего повелителя. Оно начиналось словами: "Император страны восхода пишет императору страны заката". Суйский император был раздражен обращением к нему как к равному и, как сообщают, отказался принять письмо, заметив, что варварская записка оскорбительна и не может быть выслушана. Однако затруднения были каким-то образом преодолены, так как на следующий год Оно Имоко вернулся в сопровождении двух посланников суйского двора, принятых в Японии с большими церемониями. Послания, привезенные ими, были изложены в стиле, которого обычно придерживались китайцы по отношению к другим странам. К Японии обращались как к вассалу. Но в целом миссия Оно Имоко была успешной, так как он установил официальные отношения между обеими странами и привез большое количество книг, выполнив таким образом главную задачу, которую поставил перед ним Сётоку-тайси. К несчастью, на обратном пути, по его словам, у него в Пэкче украли письма от китайского двора. Однако, поскольку его китайские спутники доставили свои грамоты в целости, то, вероятно, Оно Имоко сам уничтожил надменное послание, которое, как он предполагал, могло вызвать недовольство дома. В конце 608 г. китайские послы отбыли, вновь сопровождаемые Имоко, который вез письмо, написанное, говорят, собственноручно Сётоку-тайси. С ним отправилась в путешествие группа студентов, отобранных принцем для обучения за границей. Интересно отметить их имена, так как они были пионерами в важном деле и по возвращении в Японию некоторые из них играли значительную роль. Это были: Фукуин, вероятно, жрец; Эмё Нара-но Воса, официальный переводчик; Куромаро Такамуку-но Аябито; Окуни Имаки-но Аябито; а также четыре студента-жреца Нитибун, Сёан, Эон и Косай. Судя по именам и титулам, все они были натурализованные корейцы или китайцы либо имели корейское или китайское происхождение. Сётоку-тайси умер в 621 г., не доведя реформы до конца. После падения в 618 г. династии Суй и смены ее династией Тан японские послы сообщают о высокоорганизованном управлении новой монархии и говорят, что у Китая следует учиться гораздо большему, чем тем зачаткам знания, которые они до сих пор приобретали. До 630 г. нет сведений о новых миссиях, но студенты в этот период регулярно возвращались в Японию; несомненно, совершались и неофициальные путешествия, не отмеченные в хрониках. Официальные посольства действительно, кажется, были нечастыми: за период с 630 по 837 г. отмечено не более двенадцати, однако они были внушительного масштаба. Посланники и их свита подбирались с учетом их ранга и образования, и в "Сёку Нихонги" (официальной хронике событий 700-790 гг.) с удовлетворением записано, что на танских чиновников произвели благоприятное впечатление достоинство и искренность главы одной из ранних миссий Авата-но Мабито, и это изменило к лучшему их мнение о стране, которую он представлял. Миссии состояли из главы, двух-трех подчиненных ему послов, секретарей, специалистов, таких как переводчики, лекари, богословы; художников и ремесленников (плотников, кузнецов и литейщиков); и, конечно, из моряков и лоцманов. Количество всех перечисленных колебалось от ста до двухсот и с течением времени все возрастало. В начале VIII в. в совместное плавание отправлялось до четырех кораблей, на борту каждого из которых находилось около ста пятидесяти человек, так что общее число путешественников было по меньшей мере человек пятьсот. Избирались различные маршруты. Корабли отправлялись из Нанива, ныне Осака, шли через Внутреннее море и затем либо вдоль берега Кореи к гавани Шандуньского полуострова, либо, по мере освоения навигации, смело двигались на запад в устье Янцзы. Плавание было нелегким предприятием. Путешественников могло прибить к враждебным берегам Силла, их корабли погибали в Китайском море, над которым летом и осенью бушевали тайфуны. Ни одна флотилия, шедшая южным путем, не избежала урона, и было удачей, если терпело крушение не более одного судна. Существуют свидетельства о многих рискованных путешествиях, одно из которых может быть приведено в качестве примера. Миссия, возвращавшаяся из Китая, которая везла с собой китайских послов, отправилась из устья Янцзы на четырех кораблях. Во время шторма глава китайской делегации и около двадцати пяти ее членов вместе с японским послом и сорока его спутниками были смыты за борт и утонули. Днем или двумя позже сломалась мачта, затем корабль разломился на две части. К счастью, обе половины остались на плаву, и их прибило в разных местах к берегам Кюсю; на каждой из частей спаслось примерно по пятьдесят человек. Второй корабль, сильно потрепанный, достиг берегов Сацума после девяти дней плавания. Третий сел на мель в эстуарии Янцзы, но был снят с нее и после странствия, длившегося около сорока дней, нашел приют на Кюсю. Четвертый корабль потерпел крушение на острове Келлпарт, его команда была захвачена в плен островитянами, но нескольким удалось бежать и после долгих злоключений вернуться в Японию. Все это произошло в 778 г., когда искусство судостроения уже достигло определенного уровня; очевидно, что морские путешествия начала VII в., когда отправлялись первые миссии, были еще более рискованной затеей. В литературе того времени сохранилось много свидетельств о тревоге, которую испытывали путешественники и их близкие перед этими предприятиями. Специально отобранные молодые люди, пройдя очищение воздержанием, должны были постоянно молиться о безопасности путешественников во время их странствий; в храмах по всей стране читали подходящие сутры, дабы умилостивить морских богов; иногда двор отправлял специальных вестников просить и убеждать национальных богов в главных святилищах защитить странников. При благополучном возвращении устраивался великий пир и служились благодарственные молебны. Хотя официальной целью посольств был обмен комплиментами, их важнейшей реальной задачей было приобретение новых знаний, и поэтому в каждую миссию входили ученики, остававшиеся в Китае для специального обучения. Некоторые задерживались на долгий срок, иные вообще не возвращались. Среди первых были Такамуку и Бин, участники миссии 607 г., но наиболее знаменитым, вероятно, был Киби-но Маби [1], который покинул Японию в 717 г. в 22-летнем возрасте и вернулся спустя 17 лет с большим запасом знаний и книг на всевозможные темы. По возвращении его поставили во главе академии в Нара; при дворе он читал лекции о "Книге ритуалов" и о китайской классике в целом. Позднее его отправили в Китай послом, и до самой смерти он занимал важные государственные должности. Ему и его чуть менее выдающимся коллегам Япония обязана знаниями о китайской административной системе и основах китайской философии и искусства. Не менее, чем светские ученые, важны были ученики-богословы, обучавшиеся у прославленных наставников. Источники приводят свыше 70-ти имен от Эона в 608 г. до Кан Кана в 877 г. Некоторые из них оставались на один год, иные на десять лет, иные на двадцать, иные на тридцать; кто-то умирал в Китае, а кто-то погибал в море по пути домой. Конечно, путешественников было значительно больше, но они не упомянуты в источниках, так как сообщение с Китаем осуществлялось не только на кораблях, на которых плыли официальные посланники и студенты, но и на купеческих судах. Ученые, жрецы, художники и ремесленники привозили информацию и материальные предметы более развитой культуры, которые Япония должна была усвоить и приспособить к собственным потребностям. Процесс был осложнен трудностью сообщения между странами и недостатком личных контактов. Китай, не столь уж далекий, отделяли от Японии существенные языковые, этнические и культурные различия. Большинство японцев получало знания о Китае, китайских институтах и китайской мысли через вторые или третьи руки, и на одном из этапов знания передавались на чужом языке. Следовало ожидать, что при передаче они будут выхолощены, если не искажены, и то, что достигнет Японии, будет скорее формой, чем содержанием. Каждый, изучающий историю страны, особенно VII в., постоянно сталкивается с этим явлением и в то же время поражается развитию японского искусства, настолько же стремительному и реальному, насколько медленными и поверхностными были политические изменения. Это неудивительно, так как японцы могли собственными глазами видеть восхитительную красоту картин и статуй, привезенных из-за границы или созданных китайскими и корейскими мастерами на месте; другие дары, предложенные Китаем, были неосязаемы, невидимы и искажены человеческой склонностью к ошибкам. Можно, затаив дыхание, восхищаться безмятежным и безупречным золотым Буддой, но при этом не любить и критиковать китайский образ мыслей и систему управления, тем более если они идут вразрез с вашими исконными интересами. Великолепие и красота воспринимаются проще, чем строгости реформ, и утешения философии принимаются охотнее, чем ее дисциплина. Чтобы понять эту сторону усвоения новой культуры, давайте проследим, какие шаги делали японцы, перестраивая административную систему по китайскому образцу. Знаменательно, что одной из первых мер было создание придворной иерархии, основанной на чиновничьих рангах, обозначенных титулами и одеждой в соответствии с китайской практикой. В регентство Сётоку, в 605 г., были учреждены 12 чиновных степеней, наименованных в честь шести добродетелей, которые подразделялись на большие и меньшие, и каждой "добродетели" соответствовала определенного цвета шапка. Таким образом, когда человеку присваивался чин Меньшей Благодетельности, то по всем официальным поводам он должен был носить шапку соответствующего цвета, в данном случае голубого. Ниже его по чину был обладатель красной шапки Высшая Справедливость, так как порядок классификации добродетелей по заслугам был произвольным. Значение, придаваемое этим чинам и знакам отличия, можно оценить по частоте, с которой они пересматривались торжественными эдиктами. В 647 г. и еще раз в 649 г. число и названия чинов были изменены, как и цвета шапок. В 664 г. число рангов возросло до двадцати шести и произошли дальнейшие изменения в цветах шапок. В 685 г. шапки были отменены, учредили сорок восемь новых рангов, выделявшихся теперь цветом мантий. Небольшие изменения произвели в 691 г., а в 702 г. шапки вновь ввели в качестве знаков различия, но с новыми названиями. В конце концов, в эпоху Ёро (717-723) ввели новую систему, которая с незначительными изменениями дошла до наших дней и поэтому заслуживает описания. Чины были пронумерованы, первый считался высшим; каждый чин делился на два класса — старший и младший. Высшим, следовательно, был старший класс первого ранга, а самым низким (кроме некоторых специальных категорий младших чиновников) — младший класс восьмого ранга. Со временем средние ранги подверглись дальнейшему подразделению, поэтому вы могли иметь, скажем, как высшую, так и низшую степень старшего класса пятого чина. Всего по законам Ёро насчитывалось 28 рангов, и в дальнейшем чины ниже пятого были двух видов — внутреннего и внешнего; первый отводился для людей, проживавших в столице или окрестностях, второй — для провинциальной знати. Эти детали кажутся незначительными, но они заслуживают внимания, потому что показывают, как высоко ценились чины и как велико было различие между придворным обществом и сельскими общинами. Здесь-то и проходит небольшая трещинка, начавшая линию разлома и выросшая позднее в огромную пропасть, отделившую столицу от страны, результатом чего стал крах императорской власти и возвышение сильных провинциальных магнатов. Необходимо также помнить, что различия по цвету шапок и придворные чины были не пустой почестью. К ним прилагалось жалование от двора, землей или продукцией, то есть они имели экономическое значение. В 640 г. вернулся в Японию после
30-летнего отсутствия студент-мирянин Куромаро Такамуку-но Аябито, а
одновременно с ним или немного раньше возвратился буддистский жрец Бин. Когда
они покинули Японию, принц Сётоку только начинал свою программу реформ, но в
период их отсутствия распри знатных родов заставили отложить все другие занятия.
Великий оми, Сога-но Умако, пока был жив принц, не пытался вмешиваться в
управление и даже присоединился к нему в изучении буддийских сутр и китайских
классиков и составлении исторических заметок. Более чем за полвека до этого в споре вокруг введения буддизма Сога одолели и Мононобэ и Накатоми. Мононобэ были фактически истреблены, но Накатоми лишь отошли на задний план. Их вожди были наследственными верховными служителями синто, но с усилением буддизма это положение потеряло престиж, и когда в правление Сога главу дома Накатоми принуждали вернуться к своим обязанностям, тот отказался и ушел в отставку. Это был Накатоми-но Каматари — одна из величайших фигур в японской истории. Пребывая в праздности, он "взял в руки желтый свиток" — это означало, что он посвятил себя изучению доктрин китайских мудрецов. После тщательной оценки способностей имперских принцев он сошелся с принцем Наканооэ и составил с ним заговор против Сога. В результате хитроумного замысла Ирука был убит в присутствии императрицы, а в течение нескольких дней были уничтожены и Сога Эмиси, и множество других вождей клана Сога. Сога слишком быстро и слишком далеко зашли, и когда наступил подходящий момент, знатные семейства, которые повиновались им против своей воли, теперь встали на сторону Накатоми-но Каматари и принца Наканооэ. Крепость Сога сожгли, а императрицу, ставленницу Сога, заставили отречься от престола, и ей наследовал (в 645 г.) ее младший брат, император Котоку, который был ревностным буддистом и "презирал путь богов" (т.е. синто). Принц Наканооэ был объявлен бесспорным наследником. Оба отца императорских консортов Сога и Абэ были назначены на высокие должности, но служили под началом Накатоми-но Каматари, который получил верховную власть в стране вместе с великим богатством и почестями. Это неприкрашенное повествование о свержении Сога включает множество характерных явлений для Японии тех дней и предсказывает многие особенности ее последующего политического развития. Изучение Каматари доктрины Конфуция и принятие им в качестве образца для подражания правителя Чжоу — типичный пример влияния китайской концепции монархии на японскую мысль. Кровавый спор с Сога демонстрирует, насколько реальные условия в Японии были далеки от китайского идеала верховной власти, правящей с помощью добродетели, которую обслуживает лояльная бюрократическая структура. Презрение нового императора к местной религии показывает, как прочно было влияние буддизма на умы правящих классов, поскольку отвергать богов Японии означало отвергать теорию, которая обосновывала их собственный престиж. Отречение императрицы было первым в длинной цепи более или менее добровольных отказов от трона. Выбор ее преемником беспечного святоши, по совету министров наделенного лишь видимостью власти, — великолепный пример практики управления из-за сцены, от которой едва ли были какие-нибудь отклонения в течение следующей тысячи лет. Всю славу и все почести получала императрица, вся инициатива и вся власть были в руках у Каматари. Так продолжалось до реставрации 1868 г. Позади номинального правителя всегда стоял регент или советник, правивший в действительности, но никогда не претендовавший на верховный титул. Во всех странах возникали политические ситуации, когда почести воздавались одним людям, тогда как бремя власти несли другие, но в истории японских институтов, и не только института монархии, эта характерная черта проявляется в высшей степени. Сама по себе узурпация Каматари власти у Сога явно несущественна, так как без каких-либо радикальных изменений правительственной системы она могла лишь покончить с борьбой этих кланов за превосходство. Вчера это были Сога, сегодня — Накатоми, завтра будет какой-то другой из великих домов. Стало совершенно ясно, что только с помощью верной политики можно сломить власть кланов, и наилучшим способом превратить Японию из беспокойной конфедерации племен в централизованное бюрократическое государство по китайскому образцу была концентрация власти в руках монарха. В 645 г. вернувшиеся из Китая
студенты Такамуку-но Аябито и Бин получили звание кунихакасэ, "Учителей Страны",
и, несомненно, именно они стали советчиками и наставниками Каматари в применении
китайских методов правления. Не считая некоторых мелких нововведений, первым
важным позитивным шагом явилось назначение губернаторов в восточные провинции.
Они были назначены, чтобы управлять от имени императора, проверять права местных
магнатов на землю и власть, на которую те притязали, и наконец, они должны были
разоружить частные отряды и хранить оружие в правительственных арсеналах.
Подходящей почвой для эксперимента стали некоторые отдаленные провинции, так как
там можно было не опасаться возникновения рядом со столицей оппозиции знатных
домов. После кое-каких подготовительных мер подобного рода в первый месяц 646
г., пока не улеглось приятное возбуждение после новогодних празднеств, император
издал эдикт из четырех коротких статей, который, будь он подкреплен силой,
совершенно изменил бы политическую и экономическую структуру Японии. В
дальнейшем мы увидим, что реформа не была ни столь радикальной, как следует из
текста эдикта, ни столь прибыльной, как предполагалось в теории. Однако она
принесла важные результаты. Этот эдикт получил название Тайка, или Великие
Реформы, и содержание его можно свести к следующему. С первого взгляда видно, что подчинение этим статьям означает введение новой системы землевладения, новой системы местного управления и новой системы налогообложения. Каждый отдельный пункт, в теории, ведет к передаче центральной власти прав собственности и юрисдикции, которыми обладали местные вожди. Таким образом, в Японии начала применяться система, действовавшая в то время в Танской империи. Очевидно, что такая, применимая только на бумаге, схема в Японии, где социальные и даже топографические условия столь отличались от китайских, нуждалась в сильной модификации, иначе ее постиг бы крах. И крах, как мы вскоре увидим, несмотря на частые пересмотры схемы, наступил. Прежде чем перейти к последствиям эдикта Тайка, следует вкратце его прокомментировать, чтобы уяснить его важность. Что касается владения землей, то, естественно, было крайне опасно лишать влиятельных людей земли и власти, не предоставляя им ничего взамен. Поэтому главам наиболее влиятельных семейств и групп дали официальные посты, официальные чины и соответствующее их положению вознаграждение. В большинстве случаев, хотя источники это специально не оговаривают, очевидно, что право собственности вождей и землевладельцев было подтверждено, но теперь оно теоретически являлось пожалованием от трона. Такие пожалования известны как "держание ленов", термин, который мы в свое время объясним. Дополнительным куском для тех, кто чувствовал себя уязвленным новой системой, было пожалование придворных чинов, которые, судя по последующей японской истории, высоко ценились. Вторая статья эдикта, предусматривающая назначение губернаторов во все провинции, лишала автономии многих местных магнатов, но и здесь реформаторы, насколько возможно, постарались не беспокоить наиболее влиятельных вождей. Изменение заключалось в том, что теперь они, в теории, получали свою власть от императорского правительства. Создание дорог, паромов и почтовой службы было существенным пунктом, коль скоро центральная власть собиралась поддерживать контакты со своими представителями в провинции. Сообщение в Японии в то время было крайне несовершенным. В горной стране еще не было ни хороших больших дорог, ни каналов и едва ли были мосты. Путешествие из столицы в отдаленные провинции было трудным и опасным; помимо естественных препятствий, дальние районы кишели бандитами и пиратами, или, в лучшем случае, их население, пользуясь труднодоступностью своих мест, игнорировало сборщиков налогов и других чиновников. Вследствие этого до тех пор, пока дороги не улучшились и не стали охраняться, передача сообщений из столицы местным чиновникам была долгим и рискованным делом, и, что еще важнее для растущего городского населения, транспортировка продукции в правительственные житницы и склады была долгой, трудоемкой и дорогой. Следует помнить, что до введения металлических денег все налоги приходилось собирать натурой. Как третья, так и четвертая статьи касаются налогов. Их главным предметом было введение единой системы налогообложения и в то же время обложение налогом производства каждого округа посредством подробной переписи населения и земель, а также, насколько возможно, контроль за тем, чтобы местные магнаты не утаивали в свою пользу положенную императору долю продукции. Короче говоря, главной целью всех четырех статей эдикта было перераспределение скорее экономической, нежели политической власти в пользу центрального правительства. Эти два понятия, конечно, трудно разделить, но существуют очень сильные доводы в пользу того, что партия двора в целом была больше озабочена получением дохода из провинций, чем уменьшением автономии крупных землевладельцев в округах, от нее отдаленных и варварских. Необходимо описать в общих чертах систему землевладения и налогообложения в Японии в период, следующий после реформы Тайка. На их ранней истории, хаотической и смутной, нам нет необходимости останавливаться, но без некоторых знаний экономических условий, начиная с седьмого века, трудно уяснить в целом состояние общества. Официальные хроники неоднократно цитируют китайскую доктрину: "Под небесами нет земли, которая не принадлежит императору. Среди держателей земли нет никого, кто не был бы вассалом императора". Даже в Китае этой теории неотъемлемого права отчуждения следовали не всегда, а в Японии ее практическое применение было крайне ограниченным. Эту доктрину правящий дом, конечно, внушал, как только мог, но он был лишь одним из множества жаждущих земли кланов. Мы только что отметили, что когда в 646 г. систему местных правителей заменили системой провинциальных губернаторов, то, чтобы реформа не потерпела неудачу, необходимо было расположить к себе магнатов раздачей им придворных чинов и званий, компенсируя их достоинство как местных вождей. Отчасти именно по этой причине двор уделял так много внимания очевидным мелочам, таким, как номенклатура званий и цвет церемониальных мантий. Он обязан был делать все возможное, чтобы нововведенные почести ценились. Никто из землевладельцев не возражал против теории неотъемлемого права отчуждения собственности до тех пор, пока их собственность действительно не отходила к трону, и мы знаем, что хотя изменения в их правах на землю и произошли, но, как правило, им подтверждали их право на те же земли. Поэтому главным объектом реформы должна была стать систематизация аренды земли теми, кто ее фактически обрабатывает, и постепенная передача соответствующей части полученной продукции специальным лицам. По мере роста власти центрального правительства оно искало пути увеличения своей доли. Поэтому одной из первых предпринятых мер реформы Тайка было обнародование системы земельных наделов, согласно которой обрабатываемые земли — главным образом, заливные рисовые поля — были распределены между работниками, и размеры наделов обосновывались количеством членов семьи. Эти поля были названы ку-бун-дэн, что буквально означало "поля, поделенные по числу ртов". Так как количество "ртов" время от времени менялось, проводили перепись населения. Система переписи была развита до высокой степени точности и аккуратности по той самой причине, что была единственным способом проверки взимаемых с крестьян налогов. Без этих записей и, как покажут дальнейшие события, даже с ними было невозможно предотвратить не только уклонение от налогов, но и хищения провинциальных и окружных чиновников. Налоги, выплачиваемые работниками,
были трех главных типов: Для начисления налогов и их взимания необходимо было вести реестры, как земель, так и населения: земельные реестры, чтобы указать, какие земли даны в наделы и какова должна быть земельная рента, и реестры населения — для выяснения, какие лица подлежат налогообложению, а какие освобождены от уплаты налогов. Фрагменты таких реестров, бывших в употреблении вскоре после реформы Тайка, сохранились в императорском архиве, Сёсоин [3]; воспроизведение одного из отрывков дает большее представление о действии системы владения землей и налогообложения, чем длинное описание. Нижеследующее представляет собой часть реестра, датированного 702 г., и относится к деревне на Кюсю, которая была, вероятно, частью земель великого храма Тодайдзи в Нара. Глава дома, судя по имени, происходил из древней корпорации предсказателей. Имя / Возраст / Категория /
Замечания Здесь мы имеем домовладение из 16 персон, подсчитанных как "рты", с целью наделения землей. Указание возраста и пола необходимы для оценки количества налогов, так как установленные размеры земельных наделов для мужчин больше, чем для женщин, в то же время женщины и младшие члены семьи освобождались от отработки и натуральной ренты. И земельный налог и размеры надела менялись время от времени и в зависимости от места, однако во время составления приведенного реестра площадь надела была два тана (1 тан составлял десятую часть тё) на мужчину и две трети этой площади на женщину. Однажды выделенный надел использовался в течение пяти лет, и теоретически на шестой год земля должна была перераспределяться. Сам по себе лишь земельный налог не был обременительным. Он колебался от пятнадцати снопов риса на тё (10 тан) во "внешних" провинциях до двадцати двух снопов на тё во "внутренних" — более низкий налог компенсировал высокую цену перевозки. Таким образом, в среднем земельный налог составлял от трех до пяти процентов всего урожая в нормальный год. Кроме того, допускалось значительное уменьшение по различным причинам, таким, как истощение почвы или уменьшение урожайности. Некоторые рисовые поля полностью освобождались от земельного налога, в частности, земли, находившиеся во владении святилищ и храмов, дарованные чиновникам в качестве жалования за службу, а также поля, обрабатываемые государственными крестьянами. Увеличение таких, законно и незаконно освобожденных от налога, полей в последующие столетия подорвало всю систему землевладения и, в сочетании с другими факторами, сокрушило феодальный режим. Остальные налоги отличались от земельного тем, что были явным вымогательством, так как не приносили плательщику никаких выгод в виде земли, товаров или услуг. Они выплачивались текстилем, служившим в то время валютой, хотя определенным округам позволялось заменять его какой-то своей специфической продукцией, например, рыбой в прибрежных провинциях или лесом в горах. Трудовой повинностью и натуральной рентой облагались в принципе все здоровые мужчины, и размеры налогов устанавливались в зависимости от производительности плательщиков. Поэтому максимальный налог взыскивался с мужчин 21-60 лет, половина суммы — с мужчин 60-65 лет и одна четвертая — с мужчин 17-21 года. Существовало частичное освобождение от налогов из-за неполной трудоспособности по причине болезней и физических изъянов и полное освобождение для нетрудоспособных или возрастом свыше 65 лет. От налогов освобождались также лица многих категорий, такие, как члены императорской семьи, чиновники восьмого класса и выше, люди определенных профессий и ремесел — лекари и писцы или кузнецы и плотники, а также люди, чьи занятия по своей природе были трудовой повинностью, — солдаты, почтальоны, правительственные слуги, носильщики. Категории и число лиц, свободных от налогов, имели устойчивую тенденцию к росту, как и виды земельных наделов, освобожденных от земельного налога, поэтому груз на плечах остальных становился все тяжелее и тяжелее. Более того, возведение правительственных зданий в столице и, в меньшей степени, в провинциях, прокладка дорог и общественные работы в целом увеличивали потребности в трудоспособных мужчинах, тем самым уменьшая их сельскохозяйственную производительность. К тому же, к несчастью мелких арендаторов, время от времени устанавливались дополнительные подати. Такими были взыскание проса, хранившегося в местных амбарах на случай голода, и вынужденные займы крестьянами у государства семенного риса, возвращаемые после жатвы из расчета от 30 до 50 процентов. Военная служба была одной из форм трудовой повинности, особенно тягостной и очень опасной для небольших семей. В записях современников встречаются такие фразы: "Злосчастья воина не отличаются от злосчастья раба. Когда одного человека призывают на службу — рушится один дом", и: "из всех повинностей воинская — наиболее горька". Если человек мог заменить отработку, оплатив эту повинность товарами, он мог остаться дома и обрабатывать свое поле, в то время как его женщины мотали и ткали шелк; но воин должен был служить один год на границе и три года, охраняя какой-нибудь дворец или правительственную усадьбу, при этом он сам оплачивал себе пропитание, оружие и дорогу к месту службы. Хозяева побогаче прилагали все усилия, чтобы избежать воинской повинности, заменив ее другим налогом или оплатой рекрута, и естественным итогом стало то, что войско набиралось из самых низших и наиболее задавленных нищетой классов. Часто в солдаты отдавали подростков 16 лет, чтобы добиться снижения налога для совершеннолетнего мужчины, который оставался трудиться на земле. Из описанного выше очевидно, что налогообложение и трудовые повинности пробивали свой путь с величайшей жестокостью по отношению к тем, кто менее всего готов был их вынести. Бедность несла свое тяжкое бремя, богатство легко отделывалось, и, естественно, неравенство усугублялось с течением времени. Поэтому неудивительно, что люди прилагали все усилия, чтобы уклониться от налогов. Документы того времени свидетельствуют, что переписчикам давали неверную информацию, число совершеннолетних мужчин скрывалось, множились требования освобождения от налогов на любой возможной почве. Спасаясь от налогообложения, люди бежали на отдаленные границы, а те, кто оставался, представляли в качестве выплат товары наихудшего качества. В одном официальном сообщении провинциального чиновника двору говорится, что "шелк, принесенный в качестве налога, не похож на шелк, а напоминает осеннюю паутину". Правда, эта ссылка относится ко времени значительно более позднему, чем реформа Тайка, но несомненно, что злоупотребления проникли в новую систему почти сразу после ее появления. Несмотря на постоянные попытки укрепить ее и частые пересмотры, система потерпела неудачу — главным образом потому, что слишком точно копировала китайскую. Китайская система основывалась, грубо говоря, на теории "сельскохозяйственного коммунизма". Ее целью было равномерно распределить землю среди населения таким образом, чтобы получить максимальную производительную отдачу от каждого работающего на ней, в то же время обеспечивая его существование; и хотя это, вероятно, было скорее схемой, чем практикой, кажется, в какой-то степени эта система работала. Она основывалась на очень древней традиции, по которой общинное поле делилось на девять частей, и урожай одного участка сохранялся для государства [4]. После ряда исправлений и добавлений в течение веков, в правление династий Суй и Тан, система была оформлена в кодекс земельных законов. Именно эти законы составили основу системы землевладения и налогообложения, установленной реформой Тайка. Из этого примера ясно, что японцы слишком точно скопировали китайскую систему, а так как условия в этих двух странах были очень различны, то применяемое в Китае не годилось для Японии. В Китае существуют большие равнинные площади неорошаемых полей, а в Японии полосы заливных рисовых полей разбросаны среди неорошаемых и перемежаются холмистыми территориями. Китайское общество было склонно к стяжательству, но имело уравнительские тенденции, идею единства и упорядоченности, тогда как в Японии преобладающей тенденцией был аристократизм. Япония еще не переросла рабовладельческую экономику, у нее не было ни этнически и культурно однородного населения, ни долгой традиции бюрократического управления, как у китайцев. Поэтому неудивительно, что опыт заимствования иностранной системы землевладения и налогообложения потерпел неудачу; вопреки постоянным усилиям подогнать и приспособить ее к местным условиям все дефекты этой системы со временем проявились. Так как Япония была и более тысячи лет оставалась сельскохозяйственным государством, это означало, что применение китайской системы приблизило полный крах экономики, если не стало главной его причиной. В этом отношении подражание иностранной модели было гибельным для Японии. Рассмотрев экономический базис
Японии в VII — начале VIII вв., обратимся теперь к политическим аспектам
реформы. Первыми предпринятыми шагами было учреждение иерархических шапок и
назначение провинциальных и окружных чиновников. Теперь возникла необходимость
реорганизации центрального правительства. Сведений о последовательности действий
у нас нет, но известно, что план составили Такамуку и Бин, исходя из китайской
практики. В 702 г. был обнародован кодекс, названный "Тайхорё" [5], или "Законы
годов Тайхо" (это название затем было дано эпохе с 701 по 704 г.), который и
привел в действие административный аппарат. Верховным правительственным органом
стал дадзёкан, или Великий Совет Государства. Равным по положению был дзингикан,
или Департамент Религии, род духовной комиссии, контролирующей дела, связанные с
национальной религией, такие, как праздники и обряды, функции служителей храмов
и их помощников и отношения между ними. Великому Совету Государства,
возглавлявшемуся канцлером, который опирался на двух государственных министров,
левого и правого (или министров левой и правой руки), подчинялись восемь
министерств, а именно: Подробно описывать их функции нет нужды, но заметим, что наиболее значительными и самыми престижными министерствами были те, которые имели отношение к императору и придворным, а именно: министерство императорского дома, министерство церемоний, министерство гражданских дел и казначейство императорского дома. Остальные четыре министерства, в ведении которых находились общественные финансы, общественные работы, сельское хозяйство, торговля и оборона, имели подчиненное положение. Другими словами, сильные департаменты заботятся о делах придворной аристократии, слабым вверены интересы народа. Для Японии было бы гораздо лучше, если бы реформаторы точно так же копировали китайскую административную систему, как они копировали китайскую систему владения землей и налогообложения. К несчастью, они пренебрегли, возможно — неосознанно, одной деталью, дававшей китайской системе силу и стабильность. В Китае существовало жесткое классовое разделение. Общество составляли, по восходящей линии: купцы, ремесленники, фермеры и благородное сословие. Первые три класса придерживались своих занятий и производили товары, потребляемые правителями. Но правящая каста не была аристократией по рождению, она была аристократией по образованию. Каждый чиновник должен был показать, чего он стоит, перед экзаменационной комиссией, и ученому был доступен любой административный пост, независимо от его родословной [6]. Курс обучения в школах был строго классическим, с нашей современной точки зрения — холодным и бесплодным, но он давал сильную, хотя и ограниченную, дисциплину мышления и создавал высочайшее уважение к знаниям. Когда японцы приняли китайскую административную систему, ко времени правления Танской династии ставшую весьма эффективной, они позаимствовали форму и терминологию, но не основополагающие принципы. Конституция общества в Японии теперь стала, возможно, даже более аристократической, чем когда-либо прежде, так как создание новых должностей лишь добавило привилегированным классам власти и престижа. Можно, не боясь преувеличения, сказать, что новая система увековечила под новыми названиями основные дефекты старой. Мы знаем, что, когда в 646 г.
провинциальную знать лишили автономии, взамен ей были даны чины и должности. И
придворные чины и должностные функции несли с собой вознаграждение — ежегодную
земельную ренту для высших рангов и товарную ренту — для низших. Эти доходы были
освобождены от налогов, и положение многих открывало перед ними возможность
получения незаконных прибылей. Поэтому шла жаркая борьба за придворные посты,
где продвижение могло быть очень быстрым благодаря родственным связям, искусству
обращения с кистью, способности вспомнить подходящую цитату или воинской
доблести. Из этого следует, что провинциальные должности поначалу не были
синекурой и занимали их зачастую опальные придворные или те, кто намеревался из
своего изгнания извлечь материальную выгоду. Так как им платили мало, этого
невозможно было достичь, не вымогая у крестьян, не присваивая налоги, не
обманывая правительство и не присваивая себе государственные земли. Здесь
заключается главная слабость системы провинциального управления и,
следовательно, всей государственной системы, стабильность которой зависела как
раз от пропорционального распределения богатства между производителями и
государством. В начале VIII в. дело до этого еще не дошло. Реформа набирала темпы, и новые привезенные идеи во всех сферах жизни в различной степени распространялись и ассимилировались. Одной из основ стабильной культуры, вероятно, является постоянный центр управления и образования. До периода Тайка столица Японии кочевала, императорский дворец в начале каждого нового правления заново отстраивался в одном из многочисленных императорских владений во внутренних провинциях. Это означало перенос столицы, однако в VII в. в Японии не было городов, подобных тем, что являлись в то время гордостью Китая. Рассказы возвращавшихся путешественников о великолепии Лояна и Чанъани вдохновляли японцев, и эдикт 646 г. предусматривал "упорядочение" еще не построенной столицы. Только в 710 г. была построена первая постоянная столица, с дворцами, правительственными зданиями, особняками высших чиновников, хранилищами, амбарами и самыми прекрасными, самыми прочными, огромными, крытыми черепицей храмами и высокими пагодами. Это был город Нара, олицетворяющий пору расцвета японской цивилизации, несколько блестящих десятилетий политического пыла, эстетического пробуждения и религиозного рвения, за которыми последовал, по-видимому, неизбежный цикл событий — сначала изощренность, затем упадок и, наконец, переход к следующей эпохе — Хэйан. ПРМЕЧАНИЯ [1] Киби-но Маби (693-775), из
знатного рода Киби, дважды ездил в Китай. Его второе путешествие имело место в
754 г. Он пробыл там два года и по возвращении в 756 г. был назначен
министром. |
