Р.Х. Блайс
Золотой век дзэн:
Антология классических коанов дзэн эпохи Тан

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

Эта книга содержит изложение истории дзэн от Шестого патриарха Эно до таких мастеров, как Содзан и Риндзай, то есть истории двух основных школ, или ветвей "генеалогического дерева" дзэн. Эти ветви связаны с именами двух учеников Шестого патриарха, Сэйгэна и Нангаку, последователи которых создали две существующие в настоящее время дзэнские секты — Сото и Риндзай.

История дзэн — история мгновений. Она не может, подобно истории идей и даже истории свободомыслия, иметь вид хронологии событий, критических наблюдений, подробного перечня изменений, преобразований и так далее. Иногда дзэн кажется глубже, иногда поверхностнее, иногда шире, иногда уже, но ему чужды развитие и прогресс в обычном смысле. История дзэн может быть "историей" лишь постольку, поскольку это — упорядоченный по времени список имен выдающихся людей, которые достигли величия в словах, делах и образе жизни.

Однако в руках читателя находится не сухое изложение событий, а сборник историй о выдающихся мастерах. Именно из таких историй, как эти, были составлены известные сборники коанов Мумонкан, Хэкиганроку и Сёёроку. Эти три сборника напоминают подборки лучших стихотворений лучших поэтов, но создают неполное, даже искаженное представление о дзэнских гениях. Между тем ошибки и заблуждения великих людей — музыкантов, художников, писателей, дзэнских мастеров — позволяют узнать многое не только об их характере, но и о сущности музыки, искусства, литературы и дзэн. Чтобы понять мир, мы должны выйти за его пределы; чтобы понять дзэн китайских мастеров, мы должны пойти дальше историй, которые вошли в классические сборники, и узнать о жизни мастеров все, что только сможем.

Подобное неуважение к признанным авторитетам составляет суть дзэн и делает его уникальным. "Кто создал Бога?" — этот вопрос может показаться неуместным в христианстве, но только не в дзэн. В обычной жизни можно превозносить и обвинять, быть превозносимым и обвиняемым, выигрывать и проигрывать. И все же, если выбирать что-то одно из этих противоположностей, лучше выбрать тройку: обвинять, быть обвиняемым и проигрывать — ведь тогда мы не расслабляемся, а мобилизуем свои силы для жизни и творчества.

Дзэнские мастера всегда плохо отзывались друг о друге, чтобы избежать сентиментальности, присущей традиционному буддизму, точнее, человеческой природе. Но следует признать, что в ходе обучения монахов мастера иногда проявляли слишком сильное желание побеждать. Мэн-цзы считает это великим недостатком людей. Однако, когда мы знакомимся со всеми историями о мастерах, а не только с теми, которые цитируются чаще всего, мы видим, что мастера часто проигрывают — причем проигрывают добровольно, если только это помогает их ученикам чему-то научиться.

Как уже говорилось, Мумонкан и другие известные сборники коанов дают несколько искаженную картину поведения дзэнских мастеров. У читателя создается впечатление, что мастера всегда правы, а монахи всегда ошибаются, или — и это еще хуже — что монахи вообще не способны давать ответы на трудные вопросы. То же самое чувство мы выносим из Евангелий. Но любовь и уважение к Христу едва ли не больше всего внушает нам его упрек в адрес человека, который назвал его благим, на что Иисус ответил: "Никто не благ, как только один Бог" (Мф. 19, 17).

Говорят, что коаны (дзэнские вопросы) и мондо (дзэнские диалоги) непонятны для неподготовленного читателя. Но они не более непонятны, чем поэзия Вордсворта, музыка Баха, полотна Кли. Многие комментаторы, встречая трудности с трактовкой тех или иных эпизодов, неожиданно заявляют, что мы должны практиковать медитацию, и только тогда смысл коанов и их толкований станет для нас понятным. Подобное мнение не лишено оснований, но если это так, зачем объяснять что-либо вообще — ведь суть все равно не исчерпывается объяснением?

Хотя все люди, как предполагается, обладают природой Будды, не все они в равной мере (поняли, что) наделены поэтической, музыкальной, писательской природой, подобно Уммону, Шекспиру, Моцарту и Джитто. О дзэнском мастере часто говорят, что он имел больше тысячи учеников и что из них, скажем, двадцать восемь были просветлены. Можно предположить, что остальные девятьсот семьдесят два были ленивы и глупы, но почему бы не предположить, что они, или по крайней мере некоторые из них, не обладали природой Будды вообще, подобно тому как около девяноста восьми процентов населения мира не (понимают, что) обладают музыкальной природой?

Просветление, видение своей собственной природы — это всего лишь слова, тогда как люди бесконечно разнообразны, и просветление одного человека не похоже на просветление другого, хотя в обоих случаях есть что-то общее. Так, задавшись вопросом, каким должен быть настоящий христианин, мы можем из соответствующей инстанции получить ответ, но, используя эти критерии в каждом конкретном случае, мы обнаружим, что иногда трудно сказать: "Этот человек не был христианином" или: "Этот человек был плохим христианином", используя слово "христианин" в глубинном смысле.

Но если дзэн составляет суть всех религий, включая буддизм и даже христианство, и если, кроме того, он лежит в основе искусства, поэзии, музыки и подлинной жизни, как мы вообще можем проводить подобные различия? Может ли человек быть просветленным — и в то же время не-поэтичным, не-музыкальным, не-артистичным? Нам сделают замечание, что мы не упомянули здесь "не-моральным". Это намек на то, что традиционный дзэн, как его понимали китайские мастера, прежде всего моралистичен, а уже потом поэтичен, музыкален и артистичен,— или же на то, что таковыми являются люди, которые рассуждают о дзэн.

Цель китайского дзэн — выйти за пределы жизни и смерти и начать подлинно жить. Умереть, гнить и жить, пока мы живы — как нам осуществить это наилучшим образом? Такова великая проблема жизни. Дзэн решает ее, не прибегая к моральным заповедям. Дзэн предпочитает сначала умереть, а потом продолжать жить. Но чтобы избавиться от своего обыденного сознания, человеку требуется моральная сила и стойкость. Понимание литературы, хороший вкус в искусстве и музыке, даже юмор — все это не имеет никакого отношения к подобной смерти. Жизнь после смерти обыденного сознания позволяет стать подлинным художником, наслаждаться естественными формами, постигать природу вещей через музыку.

Таким образом, с теоретической точки зрения китайский дзэн — это приготовление к жизни путем умирания для себя, то есть отказа от жадности, эгоизма, амбициозности, любви-и-ненависти. Японский же дзэн стал применением китайского дзэн к повседневной жизни за пределами монастыря. Вопрос китайского дзэнского мастера: "Можешь ли ты умереть и выпить чашечку чая?" Вопрос японского мастера: "Можешь ли ты умереть и выпить чашечку чая?" В дзэн эту двойственность называют мечом, который убивает и возвращает жизнь.

Что такое европейский дзэн? Это еще одно скрещивание, еще одно новое рождение. Христос говорил: "Вы должны родиться снова"; мы можем добавить: "Снова и снова". Родиться означает получить тело. Родиться снова означает научиться по-новому использовать это тело, по-новому видеть вещи, не пытаясь объяснять их и обладать ими. Подлинное видение вещей невозможно без забвения себя, без смерти иллюзорной личности. Следует отметить также, что китайские (да и японские) монахи-мужчины никогда не отказывались от предрассудков своего пола и не вникали в жизнь женщин. Все истории в этой книге — о мужчинах и для мужчин. Но мужчина является мужчиной лишь тогда, когда обозревает "любовным взором" не только горные вершины, но и женщин. "Любовный взор" — это взгляд новорожденного, взгляд человека, который не привязан к желаниям и удовольствиям.

Три стадии в истории дзэн — китайская, японская и европейская,— как уже говорилось, существуют лишь в теории. В китайской живописи танской и сунской эпох мы видим приложение дзэн к искусству. В христианстве тоже есть смерть и воскресение. Не хватает только средневековой идеи о величии души, об идеальном человеке, к которому мы должны сознательно стремиться и который бессознательно создает хорошее общество. Следуя традициям древних религиозных мистерий, человек должен умереть и возродиться, но сделать это он должен каким-то особым, присущим только ему образом — ведь подражание, соответствие стандартам, следование условностям — это верное самоубийство.